Мне как молитва эти имена. От Баха до Рихтера

Горин Игорь

А каков он драматург и актер? Уверенно ответить на этот вопрос я не берусь, но думаю, что у него есть право выступать и в таком необычном качестве; иное дело, что слушатели, дабы не испытывать разочарование, должны заранее знать, что им предстоит быть скорее зрителями, то есть не гоже, чтобы подобные выступления анонсировались как «фортепьянный вечер». К «подобным», видимо, относятся и «Картинки с выставки» Афанасьева — Мусоргского; я этого не видел, но слышал несколько негативных, даже возмущенных, отзывов. Не думаю, чтобы Афанасьев сознательно стремился оскорбить память о композиторе, но допускаю, что ему могло изменить чувство меры. Во всяком случае по признанию самого Афанасьева эта его пьеса была вдохновлена «Картинками с выставки».

Афанасьев

сообщает, что он закончил писать свою «Крейслериану» за несколько часов до смерти великого Рихтера, закончил пророческими словами: «Я покидаю вас. Но оставляю свои записи. Мое бессмертие.» Едва ли Рихтер мог бы так сказать о себе, да и весь его возвышенный облик никак не вяжется с нелицеприятным афанасьевским героем; к тому же Рихтер никогда не играл «Крейслериану» публично. Но что-то фатальное в этом совпадении несомненно есть, особенно если учесть, что Афанасьев преклонялся перед Рихтером. Памяти которого и посвятил свое выступление.

А я, заново вспоминая увиденное, не могу не признать: это было, во всяком случае, интересно и надолго запомнится, но... лучше бы я все-таки «Крейслериану» еще и услышал.

январь 1998

В НАШИ ДНИ

Я отыскал ее на задворках,

Отовсюду изгнанную,

Бездомную, как нищенка.

Привел к себе и сказал:

Да, я смертен.

Но ты же знаешь, как люблю я тебя!

Всегда любил, с каждым годом все больше.

Ответь и мне тем же —

Без тебя мне нет жизни.

С тех пор мы неразлучны.

Хотите знать ее имя?

Музыка.

«ПАРСИФАЛЬ» В МАРИИНСКОМ

/Размышления зрителя/

Такое вот экстраординарное событие произошло 19 октября в театральной жизни нашего города, и думаю, не один я безмерно признателен музыкальному руководителю и дирижеру спектакля Валерию Гергиеву, за то, что посвящено оно было памяти великого музыканта России Святослава Теофиловича Рихтера.

«Парсифаль» в последний раз ставился в Петербурге без малого аж 80 лет назад! Причин две. Первая заключена в религиозном пафосе этой последней оперы Рихарда Вагнера, а религия у нас была заклеймлена как «опиум для народа». Вторая причина, по признанию режиссера-постановщика спектакля, выдающегося театрального и кинорежиссера Тони Палмера, состоит в том, что «Парсифаль» технически очень трудно поставить.

Сам Вагнер назвал свою оперу «торжественной сценической мистерией». Это название многое объясняет, кроме одного: зачем композитору понадобилось написать эту вещь для сцены, а не для концертного исполнения, например в форме оратории? Длительность оперы, не считая двух антрактов, более четырех с половиной часов; все это время звучит музыка, божественная музыка(!), а сценического действа там от силы на час. Палмер пишет: «Парсифаль» опера не о событиях, но об «идеях». Ему ли не знать, но ведь действие-то происходит на сцене, и актерам

нужно как-то заполнять музыкальные «паузы»! Я еще рискну высказать свое мнение относительно того, насколько это удалось в данном случае, но сначала несколько слов о содержании оперы.

Благочестивый король Титурель (в опере он появляется только в гробу) основал братство рыцарей, борющихся за добро и справедливость. В дар от ангелов он получил две чудотворные святыни: Святой Грааль, чашу, из которой пил Иисус во время Тайной Вечери и куда была собрана Его кровь на Голгофе, и Копье, которым была пролита эта кровь. Амфортас, унаследовавший от отца власть в королевстве, вознамерился вступить в бой со злым волшебником Клингзором, но, не устояв перед чарами таинственной девы Кундри, в итоге не только лишился Копья, но и получил им мучительную незаживающую рану. Такова преамбула, о которой мы узнаем в первом акте, в дальнейшем же происходит следующее. Ничто не может избавить злосчастного Амфортаса от невыносимых страданий, даже целебный бальзам, привезенный мучимой угрызениями совести Кундри. Братство рыцарей приходит в упадок. И тут появляется непорочный юноша Парсифаль, сам еще не ведающий о своем мессианском предназначении. Одолев в неравном бою охраняющих владения Клингзора рыцарей, устояв перед соблазнами не только населяющих его волшебный сад красавиц-цветов, но и самой Кундри, он отнимает у злодея Копье и возвращает его в замок Грааля. Амфортас исцелен, Кундри прощена, Парсифаль становится королем.

Разумеется, в распоряжении Палмера не было тех уникальных технических возможностей, которые предоставляет постановщику специально созданный для вагнеровских опер театр в Байройте. Не было и воспитанных на этих операх актеров. Не было, по-видимому, как ни странно, ни гримеров, ни костюмеров — иначе невозможно понять, почему доблестные рыцари скорее походят на вооруженных холопов. Есть актеры, один вид которых, осанка, манера держаться уже приковывают к себе внимание. А тут неказистый (ладно бы только в первом акте), в нелепом парике под Иванушку-дурачка Парсифаль, Мессия, новый Спаситель, весь третий акт насилу таскается со священным Копьем, неловко тычет им в бедолагу Амфортаса... не знаю, по-моему, если на эту роль нет Мельхиора или Доминго, опера уже обречена на неудачу.

Кстати, об этой сцене исцеления Амфортаса. Ведь это кульминация всей мистерии, ради этого весь сыр-бор. Казалось бы, хоть что-то но должно произойти, хоть какой-нибудь сценический эффект! Нет, ничего. Амфортас спокойно проводит рукой по животу и отходит в сторону, зачем-то переодевает плащ и смешивается с толпой. Это, по-моему, уже явное упущение постановщика. А несчастная Кундри! Почти весь первый акт она пролежала, а третий просидела на полу — неужели это так необходимо? Я сознательно не называю имена исполнителей; кроме Клингзора и, отчасти, Кундри, все оставили в лучшем случае удовлетворительное впечатление (у Парсифаля, отдадим ему справедливость, в отличие от многих, хоть слышен был голос в среднем регистре).

Но я, кажется, увлекся брюзжанием, а между тем, мне не хотелось бы, чтобы у читателя создалось впечатление, что опера «провалилась». Да, удалось далеко не все, но я, если уж быть до конца откровенным, не уверен, что все удалось и Вагнеру — по части либретто. Главное, что удалось, — это музыка, оркестр под управлением Гергиева звучал замечательно; даже трудно представить, что бы было в байройтском театре с его неповторимой акустикой! Впечатляющими были декорации. Совершенно сказочной получилась сцена с девушками-цветами во втором акте; пожалуй, только ради одной этой сцены я готов отказаться от мысли, не лучше ли было бы исполнять «Парсифаль» концертно. Но важнее всего, быть может, то, что Гергиеву удалось (цитирую его) «разорвать этот порочный круг», связанный с утратой вагнеровских традиций и отсутствием на отечественной сцене (дирижеру это известно лучше других!) «вагнеровских голосов», и возродить в Петербурге одно из крупнейших творений великого мастера. Нужна была, помимо таланта, большая смелость, чтобы отважиться на подобный шаг, и уже одно это заслуживает нашего уважения и признательности.