Мне как молитва эти имена. От Баха до Рихтера
Шрифт:
Воистину прав был Конфуций: очень трудно искать в темноте черную кошку, особенно когда ее там нет.
февраль 2003
ЕСЛИ БЫ НЕ БЕТХОВЕН!
— Сказав А, нередко приходится говорить и В, не так ли? Вот я и предлагаю начинать с того, на чем ты остановился в прошлый раз. Цитирую: «Когда вы сталкиваетесь в искусстве с чем-то новым для вас, не шарахайтесь от него, но и не спешите тут же падать на колени. Задайте себе простой вопрос: стало ли вам легче дышать?» Звучит красиво, но у меня вопрос: всегда
— Во-первых, это уже будет не В, а С: было еще «Отделяй, отделяй!», а твоя цитата из «О новом в искусстве». Во-вторых, цитату ты не окончил; там еще сказано: «Пусть не сразу — по прошествии какого-то времени. Ибо высокая трагедия тоже несет в себе очищение, но ее надо осмыслить и пережить.» Это важно. В третьих. Что вообще нужно по-твоему человеку, чтобы стало легче дышать?
— Мудрое доброе слово!
— Да. И очень хорошо, если это слово произнесено на языке Поэзии, то есть окрашено Красотой. Но ведь Красота может оказаться слишком сильнодействующим лекарством, вроде как соль на рану...
— А разве Красота сама по себе уже не несет в себе утешение? Даже если о том, что болит.
— Вот именно! Старые мастера умели говорить о своих страданиях с разной степенью мудрости, но всегда на языке Поэзии и Красоты. Нынешние же не скупятся на вопли и даже ругательства. Почему? Потому что больше страдают? Или просто не умеют творить «выше себя»? Когда тебе больно, можно взывать к Богу или... материться. Раньше об этом и думать не смели, теперь это норма.
— Но ведь это позволяют себе даже гении. И чем дальше, тем больше.
— Увы, и это производит подчас впечатление, потому что таков наш век. И мы привыкли даже к уличной брани. Я не против диссонансов. Но решительно не понимаю, что хорошего, если виолончель уподобляется пиле по металлу. Или в симфонии слышатся стоны роженицы и шум спускаемой из бачка воды. Во всем необходимо чувство меры. Кстати, одно грязное пятно на чистой скатерти может сказать о большем, чем просто грязная скатерть.
— И однако же мы живем именно в наше время, и естественно, что понятие о мере меняется. Шенберг — Шостакович — Шнитке — Штокхаузен...
— Ну да, а до этого Шуберт — Шуман — Шопен — Рихард Штраус. Не знаю...
— Ты рискуешь прослыть ретроградом. Ведь моя четверка признана всем музыкальным миром...
— Я и не собираюсь ее отрицать, огульно во всяком случае. А уж Шостаковича и вовсе готов включить в свою «сборную». Все дело в том, в чем мы видим основную задачу Художника. Ладно, не буду в очередной раз повторять слова Карела Чапека о БОГОСЛУЖЕНИИ, хотя это и есть, видимо, наиболее исчерпывающий ответ. Скажем так: предназначение Художника быть проводником великих вечных идей. И при этом найти свои слова, не впасть в банальность...
— Да, пожалуй здесь действительно таится опасность; из страха показаться банальными люди впадают в другую крайность — начинают загадывать ребусы. Но ведь это...
— Это и есть то самое, что Чапек называл неспособностью чисто творить. Художник призван множить дух, а никак не материю; почему-то об этом постоянно забывают.
— И все же согласись:
— Все так, все так, не существует бесспорных истин. Поэтому столь важно, где возможно, расставить хоть какие-то ориентиры. Пожалуй, я бы был почти готов согласиться, что иначе и нельзя писать в наши дни музыку, если бы не... Вот послушай... Узнаешь? —
Фуга из квартета Бетховена. Не зная, что это написано свыше 170 лет назад, разве можно заподозрить, что это не современная музыка? Но это Бетховен. Бетховен!
апрель 1999
ПРОЩАЙТЕ!
Не-ет, я от жизни не бегу,
Но грустно и смешно, что вы зовете жизнью:
Пещерный быт!
Что? от него не деться никуда?
Пусть так, но смысл не в нем,
Но суть, но цель другая.
Какая? —
Знает музыка,
Спросите у нее!
Люди добрые,
Ведь вы подобны странникам в пустыне!
Зной, жажда, ноша тяжела...
Но вот оазис — рядом!
— А черт с ним, лень...
— Так ведь оазис!..
— Ладно, в другой раз как-нибудь...
Когда спадет жара.
Ну что ж, прощайте, нам не по пути,
Спасти вас рад бы я,
Но вам дороже скарб и нищета.
Я тоже беден,
Может быть, бедней, чем вы в пять или в десять раз —