Мне нравится все то, что принадлежит другим
Шрифт:
Никанор отнесся к потере хладнокровно.
– На то и щука в озере, что б карась не дремал.
К рождеству Никанор окреп, на щеках появился румянец, он стал вставать с постели и, одетый в холщевое белье и валенки на босу ногу, ходил из угла в угол. Спиртное днем уже не употреблял и только к вечеру выливал в алюминиевую миску «четвертушку» самогона, крошил туда полбуханки ржаного хлеба и медленно, с расстановкой, черпал деревянной ложкой. Одной закваски ему хватало на целый вечер.
– Нельзя бросать резко.
– Объяснял он наблюдавшему за ним Левше.
– Становая жила может не выдержать.
Что он подразумевал под «становой жилой» до сих пор остается тайной.
После десятой ложки Никанор достал из под кровати трофейный патефон, поменял
– А ей горя пришлось хлебнуть не мало. Хорошо, вовремя спохватились. Такой талант могли загубить.
Дослушав песню, перевернул пластинку, зачерпнул со дна миски, не пережевывая, проглотил и остро прицелился взглядом Левше в переносицу.
– Ты, брат, за тот казус с калошей строго не суди и зла на меня не держи. Будем считать, что я у тебя в долгу. Расквитаюсь. Не последний день живем.
Никанор прокрутил почти весь свой патефонный репертуар и за время концерта полностью опустошил миску. Последней поставил пластинку с песней Свиридова о карманных ворах. Пластинка была старая, заезженная и из всей песни Левша разобрал только три слова из окончания припева:
– Веселые карманные воры...
– с русской удалью весело выводил Лемешев.
Никанор знал слова на память, тихо и неразборчиво подпевал знаменитому тенору, притопывая в такт валенком. Левше стало казаться, что радостней, чем у карманника, нет на свете профессии. Не то, что какой-то токарь из ФЗУ.
Дослушав Лемешева, Никанор спрятал патефон и с тоской глянул в пустую миску.
– Ставь, наверное, чайник. Будем чаевничать. К ночи это самое дело. И глянь там, в кульке: Быкголова халвы да сухарей принес. Из передачи, небось, поцупил. Изъял, так сказать, как вещественное доказательство. А может, из ларька тюремного позаимствовал. С него станется.
Левша подбросил на тлеющие угли два березовых полена и поставил на плиту чайник. В кульке, кроме халвы и сухарей, оказалось несколько кусков сахара-рафинада. Были они неправильной формы, в несколько раз крупнее пачкового, гораздо слаже и отливали синевой. Катсецкий принялся колоть твердый, как камень, рафинад.
– Бог дал день и Бог дал пищу. О завтрашнем дне не думай. – Перекрестился Никанор, размачивая сухарь в кружке с чаем.
– А ты знаешь, среди урок щипачи самые фартовые. Такие чистоделы встречаются - на ходу подметки рвут. Тут техника нужна, квалификация. Это тебе не гопстопники или штопорилы – залил глаза, достал наган и давай из людей душу вынимать. Настоящий карманный вор – мастер своего дела. И как всякий профессионал достоин уважения. Попадаются среди них и «законники», а есть и нечистые на руку. Ссученные. Вот, к примеру, в нашем Городе сразу после войны банда Лезаря промышляла. Было их более десятка. Все, как один, рослые, упитанные. И в форме офицерской. Только без погон. До пятьдесят третьего продержались. А за счет чего?
Никанор поднял палец вверх в форме вопросительного знака и продолжил.
– С уголовкой снюхались. Город наш хлебный. Базары, толкучка вещевая, народу приезжего тьма. Ну и залетных щипачей пруд пруди. А Лезарь с дружками их под уголовку и подводил. В доверие втирался и сдавал с потрохами. «Конторе» давал «наколку», когда и на каком маршруте залетные «работать» будут. А ему с «пристяжными» - зеленый свет. После бериевской амнистии настоящих урок в Город понаехало, во главе с законником Васькой Психом, На сходке всю банду Лезаря и порешили. Один Сюля каким-то чудом уцелел. Видать вовремя почуял неладное и к жуликам переметнулся. Но шрам у него от бритвы на щеке остался с того времени. Так воры «сук» метили. Эту отметину ему Псих сделал. И тем от смерти спас. Потому, как у воров за одну провину дважды не наказывают. Сюля этот меченый, теперь одиночка, сам «работает». Но Псих его взял в пристяж «пристяж*- близкое окружение. Лагерный жарг» и держит на коротком поводу. Когда надо, использует пристяжного Сюлю для ответственных поручений. А за это белыми валяными бурками наградил. В знак особого доверия. На радостях Сюля не снимает
А Псих этот и по мою душу урок насылал, да не по зубам я им всем. Зачем пришли, то и получили. А пахан Псих, года два назад, с дальней северной зоны в побег ушел. Сроку у него было три Петра. До звонка вряд ли дотянул бы. Директива вышла негласная, всех воров в законе под корень их же руками. Еще Ленин сказал: «Преступность сама себя изживет». Вот и поделили зеков на воров и сук. И друг на дружку травят опера. Резня идет. А кто уцелеет, того на баржу и топят в Белом море. Баржи специальные, дно открывается. Сейчас в Городе потише стало. Но карманники не перевелись. Так что ты не зевай. А Псих одноглазый где-то здесь ошивается. Я его нутром чую.
Никанор отодвинул чашку с остывшим чаем, подошел к окну, внимательно проверил шпингалеты и прислушался.
– Путь наш во мраке, - вздохнул он, вглядываясь в темноту.
Ветви акаций тихо и тревожно стучали в стекло, словно деревья замерзли и просились погреться.
– Бывает, что и бабы карманничают, - продолжил он.
– Видел я одну. Дружку своему передачу в тюрьму носила. Красивая, как с картины сошла. Молодая, чуть постарше тебя. И кличка у нее в масть - Джоконда. Чернявая и глаза, как миндаль. Еврейка, скорей всего, а может помесь. Странные люди эти жиды. Беспокойные. Могла бы за счет красоты своей жизнь обустроить. А ее тянет на булыгу. Только с щипачами и живет. А других не признает. «Фраера, - говорит, - тошнит меня на их морды слащавые смотреть».
А на нее многие глаз положили. Случай с ней был занятный. Года полтора-два назад, когда дружка ее раскосого, по кличке Банзай, взяли с поличным и на тюрьму закрыли. Близкие его по отчеству Хасановичем величают. Вот уж виртуоз, хотя лет ему не больше двадцати, а то и меньше. Он наполовину то ли китаец, то ли японец. Ну, в общем азият. Только покрупнее породой. Как карманнику ему цены нет. Высший пилотаж. И с фантазией. Всякий раз после «работы» соберет мелочь со всех украденных за день кошельков и ссыплет в последний. И пару мелких купюр добавит. Тиронувшись возле нищей старухи, ей в карман и подложит. Нет бы просто милостыню подать. Так он со странными фокусами. А старушка потом гадает, откуда кошелек, и не знает, что с ним делать. А еще говорят, этот узкоокий в трамвайной толчее молодку одну в трамвай подсаживал-подсаживал, до трусов добрался, да честь и отнял среди бела дня. Хвастался потом, говорит: «Это моя самая «красивая покупка»». И как-то на похоронах одного жулика, тот же самый фортель выкинул в похоронном автобусе. Пока на кладбище ехали, пристроился в углу к одной вдове, та и не прочь. Так они вдвоем и покачивались на ухабах. Но кто-то со стороны просек это дело, и их вытолкали с позором. А ему как с гуся вода.
Так вот, когда Банзая на свободе не было, стал к Джоконде «Фартовый» один клинья побивать. С виду, вроде из щипачей залетных. Ну, она на «мели», а Банзая «греть» надо. Джоконда и говорит залетному: «Проверить тебя хочу в деле». Тот и согласился. Наутро они встретились и стати маршрут выбирать, где толчея побольше, а «тихарей» поменьше. Ну и решили они сначала «марку» погонять с центра до вокзала, где «жирный карась» попасться может. Перед тем, как в трамвай сесть, хлопнули по стопке для куражу, у армян на Холодной горе. Как раз наискосок тюрьмы. Там все карманники захмеляются по утрам. Редко кто «насухую» работает. В обычных магазинах водка с восьми, а армяшка Гукас с шести торгует. С черного хода. И на разлив. Туда и наши после смены заглядывают и встречают старых знакомых. Быкголова там первый гость.