Мне тебя надо
Шрифт:
Я бегло просканировал глазами этот самооправдательный бред. Все-таки человек фантастически себялюбивое существо: что бы он ни творил, у него всегда и всему есть внутреннее самооправдание, по которому он выходит полным молодцом и героем, даже если избивает невинных младенцев. Я и сам тоже такой. Наверное, поэтому в других меня больше всего выбешивает именно это качество — нравственная софистика, моральный релятивизм.
«Камилла! — не задумываясь, ответил я на это письмо. — Мне по хрен, как ты там себя утешаешь и что ты там хочешь успеть пережить за свою никчемную жизнь.
Если ты реально хочешь поговорить об этом и тебе надо моего совета, то я бы рекомендовал тебе не думать, что любовь —
А еще лучше: покажи это письмо своему парню. Думаю, эта выходка обеспечит тебя очень нетривиальными эмоциями. Это будет тоже неслабый trip. Ха-ха. Можно, конечно, еще попробовать перестать искать любви для себя. Перестать думать о том, что любовь должна дать тебе. А подумать о том, что ты можешь дать ей и ему, тому, кого ты пытаешься полюбить. Но это, конечно, сильно устаревший путь. Пока-пока!»
Не перечитывая, откинул Камилке письмо и завис над пустым окошком сообщения Олесе. Пока я вспоминал те слова, которые сами собой звучали у меня в голове на палубе теплохода Самара — Казань, а сейчас вдруг утихли, в почту упали еще два письма. Одно от Лены и одно от Кати. Я почему-то надеялся, что где два, там и три и что сейчас ко мне прилетит третье послание — от Олеси. Магия цифры «три» должна сработать! Я снова и снова нажимал на кнопку «обновить». И третье сообщение действительно упало! Внутри радостно подпрыгнуло. Но это была цедулька от Тамары. Я сдался. Закрыл все окна, не читая пришедших мне букв. Так и не написав того самого письма. И уснул.
В понедельник я смотрел в диаграммы Гантта и все еще пытался вспомнить те слова, которые вчера казались мне единственно верными и спасительными. Когда же они выветрились у меня из головы? В такси? В лифте? Почему я не записал их сразу? Мне казалось, что, пока я плыл вверх по Волге, вода сама подсказала мне волшебное заклинание, которым можно расколдовать кого угодно, даже Таньку. Хотя ее я и не собирался расколдовывать. Эти слова надо было написать Олесе. Но слова исчезли. Я пялился на ганттовские схемы и понимал, что сегодня это точно бессмысленно. Я не здесь. Соврал, что отравился, и вернулся в отель. Я вспомнил, что на последнем этаже моего отеля — бассейн. Я надеялся, что когда я снова погружусь в воду, то слова вернутся.
Я завис в воде, глядя на садящееся за горизонт солнце. Город с его крестами и полумесяцами лежал как на ладони. Над ним висел сливочно-желтый шар. Теплый. Настоящий.
В этот момент меня торкнуло! Я вспомнил!!! Я набросился на девчонку на ресепшен бассейна и срочно потребовал у нее карандаш и бумагу. Она посмотрела на меня с опаской, но выполнила просьбу. Все-таки это лучшая гостиница в городе.
Я положил бумагу на бортик бассейна, аккуратно опустился в воду, не забрызгав листок, и, продолжая удерживать солнце в поле зрения, начал писать. Я вспомнил идею, которая пришла мне в голову на Волге: Олесе надо написать так, как будто я по-настоящему ее люблю. И нисколько не сомневаюсь в этом. И в том, что мы должны быть вместе. Что мы нужны друг другу. Написать не так, будто я завишу от нее. Или вожделею. Или играю. Или самоутверждаюсь. Это было самое странное письмо в моей жизни.
Откуда я знал, как написать такое письмо? Все просто: я написал то, что хотел хотя бы однажды прочитать в письме к себе. Понятно,
Я хотел, чтобы меня любили немножечко как Бога. Не в том смысле, что уповали бы на меня и требовали чудес. Но ждали бы. Меня привлекает тот аспект любви к Богу, что ему доверяют, в него верят, его любят, даже когда он посылает страдания и причиняет боль. Это испытания. Даже когда он рушит все, в него верят и ему доверяются. В нем не сомневаются. Даже тут про него знают: на самом деле он хороший. Даже когда его не понимают, с ним остаются рядом. От него не отрекаются.
Я хотел, чтобы во мне видели частичку божественного. (Только не подумайте, что я верующий. Нет. Я просто не полный атеист.) Конечно, мне хотелось бы нравиться на чисто физическом уровне и казаться красивым. Да, мне хотелось бы производить впечатление своими профессиональными достижениями, чувством юмора. Но все это настолько преходящее, легко утрачиваемое, неверное…
Я хотел человека, очарованного до беспамятства мною. Но не моим телом, мозгом и т. д. (хотя это все и казалось бы ей притягательным), но видевшего бы во мне нечто большее и вечное. Целую вселенную. Я хотел, чтобы во мне рассмотрели не просто кусок качественного мяса с правильными электрическими импульсами внутри, а воспринимали бы меня как часть божественного замысла. Потому что мне самому хотелось бы, чтобы так было. В глубине души я так себя и ощущаю. Но мне не хватает внешних подтверждений тому. Я хотел, чтобы кто-то другой дал мне эти подтверждения своей любовью. Чтобы кто-то любил меня так, как будто без меня этот мир невозможен.
Но так меня никто не любил. Да я и сам так никого не любил, если по-чеснаку. Это идеальная проекция. Но желание-то остается. Наверное, поэтому я и затеял весь этот эксперимент с применением сектантских технологий на отдельно взятом человеке. То есть на Олесе.
Я поднялся в номер и через «Мамбу» отправил свое некороткое сочинение несколькими порциями. Ее не было в он-лайне. И я был готов к тому, что сразу она не ответит. Но она не ответила и во вторник, и в среду. Время работало против меня. Я решил не тянуть резину и позвонил ей на работу. Я помнил, в каком отделении банка она работает, и легко нашел телефон.
— Я понимаю, что ты сейчас на работе и не можешь разговаривать, — сказал я. — Но нам очень нужно поговорить. Включи вечером мой мобильник. Пожалуйста.
— Хорошо, — коротко ответила она. Ей действительно неудобно было препираться по телефону на рабочем месте.
Видимо, я был достаточно убедителен — когда после работы я набрал знакомый номер, пошли длинные гудки. Олеся ответила.
— Ты молодец, — похвалил я ее. — Я тебя зауважал еще больше, чем прежде. Девяносто девять процентов девчонок, если бы у них появился другой мужик, продолжили бы морочить мне голову, пользуясь тем, что я далеко. Ты не такая. Ты цельная. У тебя все по-настоящему.
— Странно, что для тебя это важно, — недоверчиво удивилась она.
— Конечно, важно. Потому что теперь я не сомневаюсь, что, когда ты скажешь, что ты со мной, ты будешь именно со мной. Не чуть-чуть, не на тридцать процентов, не между делом, а полностью со мной.
— Так уже было, я была полностью с тобой. И я не заметила, что ты это ценил.
— Я ценил это. И не только это. Просто не очень-то показывал.
— Почему?
— Потому что не умею и боюсь показывать свои чувства, — соврал я, — иногда с девчонками работает казаться более слабым и глуповатым, чем ты есть на самом деле.