Мнемозина, или Алиби троеженца
Шрифт:
– А причем здесь опыт? – удивился я.
– Наш опыт – сын ошибок трудных, – уже серьезно взглянув на меня, процитировала она Пушкина.
– Значит, вы ищите опытного мужчину?! – усмехнулся я.
– Уже нашла, – она смело провела ладонью по моему колену, все глубже зарываясь рукой между моих сведенных вместе ног.
Мое волнение постепенно растворилось, а девушка склонила голову на мое плечо, и, обдав меня пьяным дыханием, поцеловала.
– А ты знаешь, что Солнце каждые сто лет сжимается на один метр, и каждые сто лет на один метр
– А разве к нам это имеет какое-то значение?
– Не знаю, – вздохнула она, – но предков жалко!
– Мы все умрем, но суть не в этом, – улыбнулся я, вспомнив стихи Рубцова.
– А в чем тогда суть?! – она серьезно глядела на меня, одновременно сжимая рукой мой отвердевший от ее безумной хватки фаллос. Тонкая ткань брюк, казалось, не существовала, настолько горячей и нежной была ее рука.
– Суть в том, что мы ощущаем, – прошептал я сдавленным тихим, ничего не чувствующим кроме ее живого тепла, голосом.
– Пошли, – сказала она мне, покачиваясь как пьяная, и я пошел, ведомый ею за ручку, как мой друг Петя своей доброй Сарой.
И куда я иду, и зачем?! Было ощущение, что вся моя жизнь уже кем-то давно написана, и даже эта странная девушка, разглядевшая во мне необходимого ей спутника.
Ее волосы, выкрашенные в розовый цвет, и коротко подстриженные в шахматном порядке, словно подчеркивали ирреальность происходящего момента.
Ночными улицами мы прошли к городскому парку, а потом через парк к реке.
Тьма обволакивала нас, как обвалакивает легкая и теплая одежда… Чувствуя тепло пальцев незнакомой мне девушки, и глядя на темный лес, которым стал для нас парк, и на светящуюся поверхность реки, на лунную дорожку на волнах, я вдруг ощутил глубокую вину перед собой, перед Мнемозиной и другими людьми…
Наверное, потому что в этой жизни я ни к кому не относился безукоризненно честно, если только в раннем детстве, и только к самому себе, но с годами даже это чувство умалилось до тончайших размеров…
Между тем, глядя на девушку как на сказочное фантастическое существо в ночном мраке, в основном видя только ее очертания, а не лицо, я почему-то представил себе, что это моя Мнемозина… Тьма скрывала собой все, и стыд, и всякое ненужное упоминание о смысле бытия…
В кустах ракитника, куда мы зашли, девушка, съежившись, встала передо мной и застыла как статуя…
В лунном серебре она действительно была красива как античная статуя… Я молча стянул с нее юбку…
Она стояла передо мной, покорно опустив свою коротко остриженную головку, отчего казалась совсем еще ребенком…
Ее хрупкое телосложение, узкие бедра словно подчеркивали ее неразвившееся до конца совершенство…
Потом я легко, словно сдувая с нее пушинку, снял необычайно тонкие трусики, украшенные сзади на поясе какими-то невидимыми камушками с мелкой цепочкой…
Я дотронулся до курчавого лобка, ощущая проникающим
– Ни-ни, ни-ни, – зашептала испуганно она.
– Но-но, но-но, – страстно зашептал я, и, обняв ее, с удивительной легкостью лег вместе с ней во влажную траву… Влажность внутри нее и влажность снаружи…
– На-на, на-на, – уже вся, обмякнув, прошептала она, когда я коснулся губами ее шеи, после чего ее ноги сладостно раскинулись, как крылья у птицы перед полетом…
– Ну-ну, ну-ну же, – страстно прошептала она, когда я замешкался, стаскивая с себя брюки с трусами, и в ее решительном голосе было столько зовущего нетерпения, и столько возбужденного ожидания, что я даже лежа на ней, очень быстро стащил с себя все и сразу, и стал проникать в нее, направив свое древо в ее русло, русло нежной и страстной реки, но сразу же натолкнулся на какое-то странное препятствие, будто передо мной возникла какая-то невидимая стена, об которую бился мой отвердевший фаллос, словно разум о смятенную душу, потом она вскрикнула… И все…
Вместе с ручьями крови, омывавшими вход в ее лоно, я почувствовал, что секунду назад лишил ее девственности…
– Какая же ты прекрасная, – прошептал я, целуя ее влажные от слез щеки.
– Только не в меня, – шепнула девушка сквозь слезы, но я продолжал свою волшебную игру, я входил и выходил из нее тысячи раз, пока не излил в нее все свое семя…
Желание обессмертить себя, да еще с помощью такого прекрасного создания, как эта девушка, было выше любой существующей морали, выражаясь иначе, мораль в нашем соитии вообще отсутствовала, ибо наше соитие было столь метафизично и столь необъяснимо, что всякое определение его не могло выразить ничего кроме самой нашей телесной и духовной связи…
От отчаяния она укусила меня за плечо, но я почти не почувствовал укуса… Через час мы лежали с ней как два трупа, два числа незнакомой неожиданной Любви…
И только одно быстрое жадное дыхание выдавало в нас истомленную желанием жизнь, жизнь, уже набравшуюся земного опыта и готовую переступить последнюю роковую черту…
– Зачем ты это сделал?! Зачем?! – всхлипнула она.
– А зачем ты?! – спросил в ответ я, хотя все мое лицо горело от стыда…
Мое замешательство слишком явно обозначило мой грех… Связанные этим грехом мы с ней стали неожиданно близки, как два зверя на одной поляне, мы любовались собственным грехом, и ему же ужасались…
– У меня же завтра свадьба, а я своему жениху соврала, что я уже не девушка, – грустно вздыхая и, всхлипывая, прошептала она.
– А я излил в тебя семя, потому что не смог выйти из тебя в такую волшебную минуту, и еще, потому что неосознанно хочу обрести свою жизнь во всем, и больше всего в тебе.
Понимаешь, я не мог поступить иначе, я был весь во власти тебя, это ты породила желанье, за мгновение сделав безумным!
Она чуть-чуть пошевелилась подо мной, и я опять с мучительным стоном вошел в нее…