Мнемозина, или Алиби троеженца
Шрифт:
Бедное средневековье, ты сумело пробраться и в наше время, которое по-прежнему остается людоедом!
Люди едят себя сами, друг друга, и ничего не могут придумать взамен!
На скамейке при входе в парк я опять встретил «свою новобрачную».
– Я так и знала, что ты придешь, – радуется она и целует меня как родного.
– А как же свадьба?! – присаживаюсь я к ней на скамейку.
– Моего жениха срочно вызвали во Францию по делам его фирмы, и поэтому нашу свадьбу отложили на неделю, –
Я радостно соглашаюсь, и мы идем, держась за руки, как дети, в самую гущу деревьев.
Теперь она удивительно веселая, и на ее лице нет ни следа вчерашних слез.
Я обнимаю ее, и целую как лекарство от яда Мнемозины, уже в изрядном количестве, накопившемся в моем старом теле.
Девушка вся содрогается от поцелуя, как в предчувствии нового совокупления.
– Понимаешь, – говорит она, едва оторвавшись от моих губ, – я с мужем в первую брачную ночь должна показать себя действительно опытной женщиной, то есть не просто с тобой трахнуться, но еще кое-чему научиться!
Такой деловой подход к сексу несколько обескуражил меня.
– И потом нам не обязательно валяться в грязной траве, у меня есть деньги и мы можем снять номер в гостинице, – шепнула она, потому что рядом проходила компания пьяных подростков-скинхедов.
Их лысые черепа и глаза, затуманенные водкой, явно искали врагов нации, но поскольку мы не были похожи на иностранцев, они прошли мимо.
– Так как ты смотришь на это? – спросила она.
– Даже не знаю, – я задумался всего лишь на какое-то мгновение, а потом кивнул головой.
Неожиданно я влюбился в нее, в ее юную красоту, в улыбку, и даже в ее упрямое желание казаться более взрослой, чем она есть, доведенное до абсурда. И кажется, что именно за этот самый ничем необъяснимый абсурд, заключенный в ее очаровательную головку, я и полюбил ее больше всего.
Как только мы с ней развернулись, чтобы выйти из парка, как в ту же минуту из зарослей деревьев и кустарников послышался отчаянный девичий крик.
Поймав ее испуганный взгляд, я ринулся на отчаянный сигнал «SоS» в чащу. Мое прекрасное создание бежало следом, и пыталось меня остановить, хватаясь за мои руки.
– Не ходи туда, там эти подонки! Они убьют тебя! – прерывистым шепотом умоляла она меня.
Но я бежал, чувствуя, как бешено колотится сердце у меня в груди. Всего какое-то мгновение понадобилось мне, чтобы увидеть эту мерзкую сцену на поляне.
Пьяные скинхеды избивали ногами девушку-мулатку, ублюдочно изрыгая все дерьмо своей одержимой тупости: «Россия для русских! Россия для русских! Негритосина! Убирайся отсюда!»
– Не надо! – крикнула сзади моя девушка, но меня уже было нельзя остановить.
Со всей ненавистью, на какую я был только способен, я
От ярости я почти не ощущал боли от ударов, все мое тело, лицо было охвачено пламенем возмущенной страсти…
«Пусть ярость благородная вскипает как волна, идет война народная, священная война…» – слышалось в моей голове хоровое пение…
А потом в моей голове что-то громко зазвенело, звон превратился в тупую боль, и перед глазами у меня тут же все поплыло…
Лишь минуту спустя, когда я уже лежал на траве и машинально закрывал лицо руками от ударов, я осознал, что они только что разбили об мою голову пустую бутылку…
Они били меня ногами, а я переворачивался, пытаясь уклониться от их ударов, и уже подумывая о смерти, но на поляну выбежали полицейские с овчаркой, и скинхеды бросились убегать врассыпную.
Моя девушка обнимала плачущую мулатку, возле них стояло двое серьезных полицейских, которые расспрашивали их о случившемся.
Я поднялся, моя голова слегка кружилась, но все же тошноты, главного признака сотрясения мозга, у меня к счастью не было…
Полицейские провели нас к своей машине, стоявшей в десяти метрах отсюда, на аллее, и быстро взяли с нас объяснения, а потом повезли в больницу Розанну, так звали нашу спасенную, которая была родом из Гвинеи-Биссау, и училась здесь в Москве на экономиста, в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы.
Я отказался и от помощи, и отказался быть потерпевшим.
Несколько ссадин на моем лице выглядели слишком безобидно в сравнении с разбитым и опухшим лицом несчастной Розанны.
– Пойдем отсюда скорее, – сказала моя девушка, когда милицейский УАЗик выехал из парка вместе с Розанной, и, взяв меня за руку, вышла со мной из парка. Неподалеку от парка, мы нашли скамейку, на которую сели и закурили, с тревожным вниманием разглядывая друг друга.
– Как ты думаешь, почему в нашей стране, которая боролась с фашизмом, появились свои фашисты?! – спросила она.
– Увы, в семье не без урода, – глубоко затянулся я сигаретой, – а потом эти подростки, совсем еще дети, несчастные, глупые, как правило, не нужные ни своим родителям, ни своей Родине!
Они чувствуют комплекс своей неполноценности, и пытаются за все свои жизненные неудачи перенести вину на иностранцев, найти в людях другого цвета кожи, другой национальности козла отпущения!
– А мне кажется, – сказала она, – что они боятся любого иностранца! Они видят в нем врага, потому что не знают его, ни его веры, ни его культуры!