Мнемозина, или Алиби троеженца
Шрифт:
В сексе люди борются друг с другом, но никак Добро со Злом, в сексе люди борются друг с другом, превращая случку в ремесло! Черт, даже стихи получаются!
Физическая близость – это уродство, а все человечество в нем само по себе ничтожно! Секс наделяет огромным и заразным злом!
И все, кто трахает других, заглядывает в свою душу редко!
Человек в сексе думает, что познал самого себя, но на самом деле он только почувствовал свое мерзкое нутро, свою скользячку и паденье!
Съедение себя другим! Сам по себе секс любопытен, но лучше его созерцать!
В сексе
Секс ограничивает мир человека до одной точки бесконечного растворения себя в другом. Секс – это неизлечимая и очень странная болезнь
Может поэтому, я веду себя с Мнемозинкой как врач-психиатр, осознавая масштаб ее болезни, и хладнокровно скрывая от больной ее диагноз, ибо безумная Мнемозинка никогда не осознает себя таковой, ибо в своих глазах она будет оставаться здоровой…
Глава 2. Муж, окольцованный как птица
Мой взгляд спокоен, как море, а я тихохонько попердываю себе в удовольствие, поплевывая сверху на водичку, и глажу этак ручкой гладенькие камушки, а еще я поглаживаю с ленцой симпатичное тельце Мнемозинки.
Мнемозинка, психопатка, отвыкшая от обыденной жизни, днями она почитывает сонники, ну, а ночами ей снятся кошмары, а все потому, что во сне она кричит, как во время своего оргазма. А я вот, боюсь спать с Мнемозинкой, я даже не помню, как сделался ее мужем, как заказал спецрейс из Египта обратно в Россию, тут ведь вот какая беда, несколько капелек спиртного, чуть-чуть успокоительного-снотворного и ты уже окольцован, как птичка божия, правда, изучаемая для какой-то своей непонятной науки этими орнитологами, мать их ети! А уж, что ночью творится?!
Если б только, кто слышал, как орет моя Мнемозинка, как эта бесова душа будоражит все мое сознание, и как во мне совершенно неожиданно просыпается-разговляется совесть, и как я начинаю вспоминать всех, кого обидел в этой жизни, а их-то так много, что я начинаю проводить анализ сознания со звездным небом. Как врач!
Только врач берет мочу, а я сознание! И так вот постепенно я весь окунаюсь в нем, как в некой перекиси водорода, и от моей совестушки-повестушки не остается и следа, и вот тогда-то я уж и начинаю перетряхивать все откровения Ритки о Мнемозинке, и о последнем мужике в ее жизни. И кто это был?!
Ах, да, пан Постельский, капитан морского плавания с ярко-рыжим усами, полячок-дурачок, который чуть не придушил в своих грубейших объятьях мою бедную Мнемозинку!
Несчастная Мнемозинка, она ж тогда чуть даже не задохнулась под его жирными потными телесами. А уж как она хотела закричать о помощи, но этот гад закрыл ей ротик своей вонючей пастью, полным аромата английского рома и гаванских сигар! Это ж какая была связь?!
Какая, к черту, связь?! Это была не связь, а битва за выживание. Лишь рано утречком, вся в синяках и ссадинах, она получила от пана Постельского свою честно заработанную тысячу баксов!
А вот теперь я глажу ручкой голенькое тело моей Мнемозинки и подумываю о том, кто же следующий, кто еще разок посетит сие прекрасненькое и ненасытненькое тело милой телочки?!
Ну, господа, ну, кто еще из вас выложит тысячу баксов, чтоб трахнуть мою Мнемозинку, чтобы наставить рога мне, ее бедному мужу?! Ах, я не бедненький, а просто жадненький, да, нет господа, я нисколько не жадный-с, просто Мнемозинка мне честно изменяет, а потом ведь ей платят за это, а потому ее честность не знает границ, она же днями и ночами страдает от похоти и от честности в одинаковой мере.
Она же так часто не знает, что бы такое с собой сотворить, отчего и отдает себя кому попало.
А может, я и женился-то на ней, чтобы стать ее «деус фабером», ее духовным папочкой, чтобы исправить ее порченную натуру-дуру, чтоб истребить, так сказать, центр ее похотливенькой, а посему похохатывающей Вселенной, и хотя нас и связывают узы брачка, наша любовь до сих пор носит исключительно платонический характер!
Я как набрался духу, так сразу и выложил ей все картишки, так и брякнул ей: «Мы, Мнемозинка, должны принадлежать друг дружке только духовно, духовно, безусловно», и она, милая девочка сразу же согласилась со мной, внучка профессора Витгентштейна, она была так великодушна, что соглашалась вступать в интимную связь с кем угодно, но только не со мной.
О, как она была прелестна в своем безумном цветении! И как я хотел сохранить этот прекрасный цветочек не только для себя, но и для всех других поколений, которые будут за нами. Почему-то в этот момент я ощущал свою Мнемозинку абсолютно бессмертной, и неподдающейся никакому процессу гниения и распада. Я глядел на нее и любовался ею все больше как свихнувшийся дурак!
Очаг моего безумия питался исключительно ее красотой и обаянием ее сладкого голоса, которое она в силу нашего брачного воздержания распространяла и на других особей.
Ее буйная страсть так и светилась из ее глаз, а смешочек тут же выдавал любые низменные устремленьица, но я был крепок и силен, как физически, так и духовно, я делал вид, что ничего грязного в ней не вижу, и опять таки ради наших чистых отношений.
– Мнемозинка, мы должны дозреть до высоты птичьего полета, – говорил я ей по вечерам, укладываясь с ней в постельку, заранее обмазавшись противомикробным кремом.
– А почему от тебя так воняет! – удивилась Мнемозинка.
– Это просто мой крем, я им лечусь!
– И отчего?
– Чтоб не заболеть!
– Ну, ты и дурачок, – засмеялась Мнемозинка, – может, пойдешь и смоешь ее!
– Нет, ни за что! Ты же не хочешь, чтобы я заболел! – испуганно вскричал я.
Ах, моя первая брачная ночь! С каким ужасом и содраганием я ее вспоминаю!
Бедная Мнемозинка! Она так просила меня, чтобы я сначала сходил и помылся, а потом еще лишил ее невинности, что когда я этого не сделал, она заревела как оглашенная!
Потом проболталась о какой-то детской невинности, наивности, и вообще мне стоило больших трудов оторвать ее от собственного тела, и это даже несмотря на то, что у меня черный пояс по карате.