Много шума из-за одного покойника

Я сконцентрировалась, прочно стоя босыми ступнями на деревянном полу и напрягая бедренные мышцы для удара. Сместив вес тела влево и постепенно раскручиваясь на подушечках пальцев, я выбросила вперед согнутую в колене правую ногу. Поразив пяткой цель, я мгновенно отдернула ногу, и подвешенная к потолку черная боксерская груша заколебалась на цепочке.

Затем, коснувшись пола правой ногой, я снова слегка прокрутилась на пальцах, развернувшись всем корпусом к цели. Теперь в ход пошла левая ступня, нанесшая по груше более продолжительный, мощный и разящий майе-гэри. [1] Я не прекращала

тренироваться, вращаясь вокруг своей оси, чередуя боковые и фронтальные атаки, уделяя особое внимание недостаточно сильным у меня обратным ударам. Мое дыхание становилось все более интенсивным, но ни разу не сбилось с ритма: резкий выдох при броске и глубокий вдох при отводе.

Груша беспорядочно болталась и раскачивалась на цепочке, требуя от меня постоянной концентрации внимания, чтобы не скиксовать при очередном ударе. Я начала уставать. В завершение я лягнула грушу ведущей правой ногой, вложив в удар весь оставшийся ресурс сил, увернулась от противохода, применила сейкен и поразила грушу фалангами пальцев, вытянув руку вместе с плечом в одну плавную линию.

Окончив тренировку, я привычно поклонилась, словно вступала в спарринг с настоящим партнером, и покачала головой, осуждая себя за глупость. Сняв полотенце с крючка рядом с дверной ручкой, где оно висело всегда, я промокнула лицо, раздумывая, достаточно ли мне на сегодня упражнений. Если я сейчас приму душ и лягу в постель, то смогу ли наконец заснуть? Что ж, попробовать стоит…

Я вымыла волосы, намылилась и ополоснулась — всё за пять минут. Вытершись насухо, я нанесла на волосы мусс и взбила их с помощью пальцев и кончика расчески. Я нарочно обернулась полотенцем, чтобы не видеть в зеркале свою грудь. Ныне я блондинка с короткой стрижкой. У меня мало прихотей, но время от времени я балую себя посещением «Терра Эннз», одного из моднейших парикмахерских салонов в Шекспире. Там я стригусь, подкрашиваю волосы и делаю перманент. В «Терра Эннз» я порой встречаю кое-кого из своих нанимателей — они в таких случаях теряются, не зная, что мне сказать. Многие культуристы считают интенсивный загар частью своего образа, моя же кожа бледна: так на ней меньше выделяются шрамы. Зато я не терплю лишних волос: мои брови идеально выровнены, а голени и подмышки выбриты гладко, словно попка младенца.

Когда-то давно, много лет назад, я считала себя очень хорошенькой. У нас с сестрой Вареной установилось соперничество. Помнится, я гордилась, что глаза у меня больше и голубее, носик прямее и тоньше, а губки пухлее, чем у нее. Зато у сестры был прекрасный подбородок, аккуратный, четко обрисованный, не чета моему, округлому. Варену я не видела уже около трех лет. Возможно, она красива и по сей день. Пусть мое лицо и не изменилось, зато сознание стало другим. Мыслительная работа отражается на физиономии и видоизменяет ее. Иногда выдается утро — после особенно скверной ночи, — когда я гляжусь в зеркало и не узнаю отраженную в нем чужую женщину.

Сегодняшний вечер обещал именно такую прескверную ночь, хотя мне и в голову не приходило, насколько худо все может обернуться. Одно я могла сказать с уверенностью: ложиться в постель мне совершенно не хотелось и до зуда в ногах не терпелось пройтись.

Я снова оделась. Пропитанный потом тренировочный костюм я бросила в корзину для белья, взамен натянула джинсы и футболку, заправила ее и перепоясалась ремнем, продев его в шлевки. Волосы у меня лишь слегка увлажнились, и фен помог поправить дело. Сверху я накинула темную ветровку.

Главная дверь, кухонная или черный

ход? Бывает, что перед вечерней прогулкой я задумываюсь, откуда выйти.

Все же через черный… Хотя я регулярно смазываю все мои двери так, что они открываются и закрываются практически бесшумно, задняя считается самой тихой. Она расположена прямо напротив главного входа, придавая моему жилищу вид анфилады. От черного хода просматривается коридор и гостиная, занимающая всю ширину фасада, поэтому даже оттуда я могу проверить, заперта ли входная дверь.

Конечно, заперта: я никогда не пренебрегаю мерами предосторожности. Уходя, я закрыла и заднюю дверь, провернула ключ во врезном замке и засунула его поглубже в передний карман джинсов, откуда он точно не вывалится.

С минуту я постояла на крохотном заднем крыльце, с наслаждением вдыхая слабый аромат свежих листочков на молодых розовых побегах. Ветвистые розы уже наполовину оплели шпалеры, которые я сама соорудила, чтобы крылечко смотрелось симпатичнее. Они, конечно, помешают мне вовремя заметить появление чужака, но уже через месяц раскроются первые бутоны, не оставив мне места для сожалений. Розы я люблю с детства. Тогда мы жили в небольшом городишке, у нас был обширный участок, и розы заполняли весь задний дворик.

Садик моего детства впятеро, если не больше, превосходил нынешний, в котором футов двадцать от силы. Он резко заканчивается у крутого откоса, сбегающего к железнодорожным путям. Склон порос сорняками, но иногда по нему проходят косцы от муниципалитета и пытаются не давать им воли.

Если встать лицом к железной дороге, то слева возвышается деревянный забор, ограничивающий частную территорию так называемых Садовых квартир Шекспира. Он расположен чуть выше уровня моего дома. Справа и немного вниз находится задний дворик столь же скромных размеров, что и мой. Он составляет часть территории единственного другого дома по той же улице — точной копии моего собственного. Снимает этот дом бухгалтер по имени Карлтон Кокрофт.

Свет у Карлтона был потушен, что неудивительно для такого позднего времени суток. В жилом доме по соседству окно светилось только у Дидры Дин, но едва я подняла глаза, как и оно погасло.

Час ночи. Я тихо сошла с крылечка, почти беззвучно ступая мягкими подошвами по траве, и, невидимая, начала прогулку по улицам Шекспира. Ночь была глуха и темна — ни ветерка, только в холодном небе сиял лунный серпик. Я едва могла разглядеть саму себя и была рада этому.

Через полтора часа я утомилась достаточно, чтобы уснуть, и двинулась в сторону дома. Я больше не стремилась скрываться, сказать по правде, шла как вздумается. Я ступила на тротуар, окаймлявший дендрарий — слишком вычурное название для запущенного парка с редкими табличками на отдельных деревьях и кустарниках. Дендрарий «Эстес» занимает в Шекспире целый квартал, явно непригодный для жилого строительства. Его ограничивают четыре разные улицы. Моя, под названием Трэк, пролегает с восточной стороны парка и не выходит за пределы одного квартала. Именно поэтому на ней мало машин, и каждое утро, выглядывая в окно гостиной, я вижу не чей-нибудь гараж, а радующие глаз деревья.

Пройдя по расположенной с юга Лэтем-стрит, я свернула на Трэк-стрит. Мне предстояло миновать заброшенный участок подлеска, примыкавший с южной стороны к дому Карлтона Кокрофта. На всякий случай я постаралась поскорее обогнуть едва освещенный угол дендрария. На каждом из них выставлено всего по одному фонарю. Бюджет Шекспира не позволяет освещать парк по периметру, особенно в этом, удаленном от центра, квартале.

На протяжении всей прогулки я не встретила ни души, но неожиданно меня посетило ощущение чьего-то близкого присутствия. На другой стороне улицы в темноте кто-то шевелился.