Многоэтажная планета
Шрифт:
— Аня, перестань самоедствовать, — строго сказал Михеич, в то время как его морщины стали не строгими, а грустными. — Придумать можно что угодно. Но это ничему не поможет. Нужно знать.
Что ж, он сердился правильно. И все-таки это была ее, а не его бабушка, самый родной ей человек.
— Я бы тоже хотела знать, — сказала она, — что бы ни было, лучше знать!
Пришел день, когда она не удержалась: оказавшись в соседнем квадрате, отправилась к Бабушкину оплывку.
Еще не подойдя близко, она обратила внимание, что около него тесно от роботов
— Неужто не видите? — спросила Тихая, которая тоже была, оказывается, здесь.
Молчали — значит, не видели.
— Приборы в самом деле показывают какое-то движение, — сказал Козмиди. — И при…
Он не докончил фразы — Аня оттолкнула его, так что он даже отлетел в сторону. Еще кого-то или что-то толкнула Аня — и вот перед ней Бабушкин оплывок. Конечно, ей далеко было до Тихой, и, может быть, у нее просто в глазах от волнения мельтешило, но ей показалось, что в глубине оплывка что-то шевелится. Ей представилось то, что давно уже тревожило и пугало, — дефилиппус, выросший на останках Матильды Васильевны.
Она вскрикнула и бросилась прочь.
В тот вечер Аня долго плакала в своей каюте. Она вспоминала бабушку Матильду, вспоминала себя, маленькую. Ребенком думала она, что это очень-очень долго — жить до старости и еще долго-предолго — в старости. Но вот жила долго-предолго бабушка Матильда, и чего только в жизни у нее не было: даже де Филипп, а это уже вроде придуманного кино или даже сказки. И много-много дней в ее жизни было. И все-таки пришла минута, когда кончилось то, что было ее жизнью. Как ни велика жизнь, а все же кончается, и тогда длина ее уже ничего не значит. Длина значит только вперед, а назад… Год или девяносто лет — не все ли равно в тот момент, когда им приходит конец? И хоть бы на Земле, где все родное и близкое, а то здесь, в неведомом мире!
«Зачем, — думала Аня, вся в слезах, — люди столько сил тратят на путешествия к иным мирам? Лучше бы подумали о том, как сделать, чтобы люди не умирали так — насовсем, навсегда! Зачем, — думала она, — люди уходят в космос, открывают иное? Ни один из миров не будет таким родным, как Земля! Здесь все чужое, непонятное, враждебное! Любой зверь на Земле — он брат, даже если мы забыли об этом. И может быть, самые развитые из них — скажем, дельфины и слоны — с помощью людей разовьются в мыслящих существ, догонят своего старшего брата — человека, научат его тому, что знают и умеют только они. На Земле еще столько не открытого! Разве мало нам — узнавать все больше и глубже свой собственный дом, Землю? Зачем мы приходим в иные миры, где все непонятно и дико?! Если я вернусь на Землю живая, я уже никогда не покину ее и буду счастлива так, как никогда не была и не буду на Флюидусе!»
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Прошло месяца два по земному исчислению. Больше Аня к Бабушкину оплывку не приближалась. И любые разговоры о нем смолкали при ее появлении.
Но однажды, когда она дежурила на корабле, по всему кораблю запиликали, вспыхнули сигналы внимания:
— Оплывок тридцать три! Оплывок тридцать три! Всем свободным от вахты вылететь в квадрат оплывка тридцать три!
Аня знала, что это и есть Бабушкин оплывок, и тут же бросилась надевать скафандр. Она успела вскочить в шлюзовую камеру,
Капсула неслась, превышая дозволенную скорость, ныряла среди стволов. И раз, и два их сильно тряхнуло. Вцепившись в сиденье, Аня молчала, стиснув зубы.
Две капсулы опустились на ствол одновременно. Аня не стала вместе с другими крепить их. В несколько прыжков она оказалась у Бабушкина оплывка. Только это уже не был ровный, безжизненный нарост. Он почернел. Он вспучивался и опадал. Глухой стонущий, вибрирующий звук как бы поднимался из глубины ствола и, ударившись об оплывок, откатывался, уходил вглубь. Стон — удар, стон — удар. Хотелось заткнуть уши.
— Импульсы учащаются, — услышала Аня.
Все остальное доходило до нее смутно, как сквозь сон.
Кто-то прикрепил к ее скафандру контрольный фал.
Команда была настроить автоматы на оказание экстренной помощи, если вдруг случится что-нибудь опасное. Установили дежурство на капсуле, приготовили изолирующий экран. Сергей Сергеевич тронул за плечо Аню, предложил подождать в капсуле. Аня покачала головой.
Ствол пульсировал все сильнее. Стонущий звук возвышался до крика. Впрочем, что значит — стон? Дерево разве стонет под пилой и топором? Гора разве стонет, разверзаясь? И все-таки этот, вернее всего, механический, неодушевленный звук рвал нервы сильнее, чем сигнал тревоги.
— Смотрите! — вскрикнул кто-то.
Чернота, густота оплывка как бы сместилась к краям, в, середине росло светлое пятно. Казалось, оно становится все прозрачнее, но ничего невозможно было разглядеть в его глубине.
— Молоком наливается, — пробормотала Тихая.
— Вы видите что-нибудь? — спросил Михеич.
— Не различу, — призналась Тихая, и это было так необычно, что даже Аня подняла на мгновение глаза.
Новый звук раздался — не стон, а как бы тихий хруст. И вдруг тонкая трещина протянулась через оплывок.
Он снова начал вспухать и опадать, так быстро, что даже не видно было, расширяется трещина или нет. Что-то белое вдруг показалось в щели — потом щель сузилась, как бы втянула это белое обратно. Секунда — и края щели разошлись, так легко, словно это не был крепчайший, сверхметаллической: прочности материал. На дне открывшейся ямы закопошилось что-то белое, круглое.
«Личинка», — подумала, холодея, Аня.
Это белое, комкастое, продолговато-округлое извивалось все сильнее, даже подпрыгивало, и вдруг с тихим, шипящим звуком треснуло, порвалось в свою очередь. Кое-где еще влажные, кое-где уже сухие комкастые куски белого непонятного вещества отпали, и под ними обнаружилось бледное, бесцветное и в то же время выразительно очерченное существо — человекообразное, ростом с двенадцатилетнего ребенка, девушка, подросток, словно алебастровая елочная игрушка, выскользнувшая из-под ваты.
Существо снова стало биться, с шумом и бульканьем втягивая воздух Флюидуса.
— Оно задыхается! — услышала Аня крик Заряны. — Это же… это же человеческая личинка — она не может дышать этим воздухом!
— Не трогайте! — крикнул Сергей Сергеевич предостерегающе. — Мы не знаем, что это!
Но Аня, Михеич и Заряна уже бросились к извивающемуся человекообразному существу. Они одновременно протянули руки, но Аня тут же отдернула их — ее испугала тряпичная мягкость существа, словно у него не было костей.