Моби Дик
Шрифт:
— Говори, какая тут черт! — рычал людоед, свирепо раз-махивая томагавком и осыпая меня дождем искр. Но тут, благодарение небу, в комнату вошел хозяин со свечой, и, выскочив из кровати, я бросился к нему.
— Спокойнее, спокойнее, — сказал Питер Гроб, ухмыляясь. — Квикег тебя не обидит. Ложись себе спать и ничего не бойся. — И он обратился к дикарю: — Эй, Квикег, этот человек будет с тобой спать, — понимаешь?
— Понимаешь, — ответил Квикег, сразу успокоившись и, попыхивая своей трубкой, махнул рукой в мою сторону, — твоя сюда полезай.
Он откинул край одеяла и, право же, проделал это не просто любезно, но даже с какой-то сердечностью и лаской. Я стоял рядом и смотрел на него. При
— Хозяин, — сказал я, — велите ему убрать подальше его томагавк или трубку, как это у него называется; в общем, скажите, чтобы он перестал курить, и тогда я лягу с ним вместе. Я не люблю, когда курят в постели; это опасно, а к тому же я не застрахован.
Квикег выслушал от хозяина мою просьбу, тотчас ее удовлетворил и вновь вежливо пригласил меня в кровать, а сам улегся с самого краю, у стенки, словно показывая этим, что и пальцем меня не тронет.
— Спокойной ночи, хозяин, — сказал я. — Вы можете идти.
Я забрался в постель и заснул так крепко, как не спал еще ни разу в жизни.
Глава шестая
Утро
Проснувшись на следующее утро, я обнаружил себя в нежных и ласковых объятиях дикаря.
Положение мое было не таким забавным, как может показаться с первого взгляда, ибо разомкнуть его нежные объятия или хотя бы сдвинуть с места его руку оказалось мне не под силу, и, сколько я ни пыхтел, он продолжал крепко меня обнимать, словно бы не желая расставаться со мной до самой смерти. Я попытался разбудить его: «Квикег!» — но он в ответ только храпел. Чувствуя точно хомут на шее, я попробовал повернуться на бок, но тут меня что-то слегка царапнуло. Я отвернул одеяло и увидел, что под боком у дикаря, словно младенец, спит его томагавк. Ну и дела, подумал я, лежи тут среди бела дня в чужой постели в компании с дикарем и его томагавком! «Квикег! Бога ради, Квикег! Проснись!»
Не переставая извиваться, я громогласно заявлял ему о всей неуместности его объятий, и только после долгих увещеваний и многократных заявлений подобного рода мне удалось исторгнуть из его могучей груди хриплое ворчание; тотчас он убрал руку, встряхнулся, как пес после купания, уселся в кровати и, протерев глаза, уставился на меня с таким видом, будто не вполне понимал, как я тут очутился, хотя какое-то смутное сознание того, что он меня уже видел, казалось, медленно пробуждается в его взгляде. Придя, по-видимому, к достаточно определенному мнению обо мне и примирившись с фактами, он спрыгнул на пол и знаками дал мне понять, что готов, если угодно, одеться первым и затем предоставить комнату целиком в мое распоряжение. Что ж, думал я, жест вполне любезный, да и вообще, что бы там ни говорили о дикарях, а им от рождения присуща известная деликатность, и иной раз просто поражаешься, до чего они вежливы по натуре. А я, лежа в постели, со всей бестактностью цивилизованного чело-века следил за подробностями его туалета, — любопытство взяло у меня верх над благовоспитанностью: ведь такого человека, как Квикег, встретишь не каждый день.
К одеванию он приступил сверху, надев свою бобровую
шапку, а затем — все еще без брюк — нагнулся за башмаками. Уж не знаю, что было у него на уме, но только в следующую минуту — в шапке и с башмаками в руках — он втиснулся под кровать, откуда вскоре раздалось сосредоточенное сопенье, из чего я заключил, что он, по всей вероятности, натягивает башмаки на ноги. Мне, правда, не доводилось слышать о том,
Наконец он появился из-под кровати и принялся, при-храмывая, ходить по комнате, причем его новые сапоги скрипели на весь дом и, сшитые, надо думать, не на заказ, по-видимому, немилосердно жали ему ноги.
Видя, однако, как он разгуливает перед окном в шапке и башмаках, без штанов, я постарался всеми возможными способами убедить Квикега ускорить свой туалет, а главное, поскорее надеть брюки. В этот утренний час всякий христианин на его месте стал бы мыть лицо. Квикег же, к моему изумлению, ограничился омовением рук, шеи и груди. Потом он напялил жилет и, обмакнув кусок мыла в таз, быстро намылил себе щеки. Я с интересом ожидал появления бритвы, но тут он взял стоявший в углу гарпун, предназначенный для охоты на китов, отделил лезвие от длинной рукоятки, снял с него чехол, провел лезвием по своей подошве и, прислонив к стене осколок зеркала, начал энергичными движениями брить, или, вернее, гарпунировать свою физиономию.
Туалет Квикега был вскорости завершен, и, облаченный в длинный лоцманский бушлат, он гордой поступью покинул комнату, неся в руке свой гарпун, словно маршальский жезл.
Через несколько минут я последовал за ним и, спустившись в гостиную, весьма любезно приветствовал хозяина. Я не таил на него зла, хотя он, наверное, немало позабавился на мой счет.
Замечательная это штука — смех от души. Но, к сожалению, довольно редкая. Поэтому, если кто собственной персоной поставляет людям добрый материал для хорошей шутки, то пусть он не жадничает и безо всякого стеснения отдаст себя на службу этому делу. Ведь человек, от природы наделенный смешным, порой оказывается куда полезнее для других, чем мы предполагаем.
Гостиная была полна новыми для меня людьми, прибывшими минувшей ночью. То были почти сплошь китобои: первые, вторые и третьи помощники капитанов, корабельные плотники, бондари и кузнецы, гребцы и гарпунщики — загорелые, мускулистые люди с нестрижеными бородами и косматыми гривами — настоящие морские волки.
Можно было безошибочно определить, сколько времени каждый из них провел на берегу. Взять, к примеру, того юношу, у которого щеки напоминают напоенные солнцем сочные груши, да и пахнут, наверное, так же сладко — он не далее как три дня назад прибыл из Индии. А на лице другого тропический загар уже успел сильно выцвести — этот, несомненно, уже не одну неделю валандается на берегу. Но никто, конечно, не мог похвастать такими щеками, как Квикег! У кого еще цвета и оттенки представлены на лице, как на географической карте?
— Э-хей! Еда готова! — вскричал наконец хозяин, распахнув дверь столовой, и один за другим мы чинно проследовали к завтраку.
Говорят, что люди, повидавшие свет, отличаются развязностью манер, легкостью в разговоре и не теряются в любом обществе. Ну что ж! Ведь им, как правило, есть о чем порассказать. Имея это в виду, я уселся вместе со всеми за длинный стол и приготовился выслушать с десяток захватывающих рассказов о приключениях китобоев. Но, к немалому моему изумлению, за столом воцарилось гробовое молчание. Да и вид у моряков был какой-то смущенный. Да, да! Вокруг меня сидели просоленные морские волки, многие из которых без малейшего колебания брали на абордаж огромных китов и не моргнув глазом вступали с ними в смертельные поединки. Но то было в открытом море, а здесь, на берегу, они сидели за общим столом и оглядывались с такой робостью, будто ни разу в жизни не выходили за ограду какой-нибудь тихой овчарни.