Моцарт и его время

Луцкер Павел

Моцарта не устраивает положение слуги, он предпочитает этому пусть и более неопределенное, но независимое существование в Вене. Но, во-первых, он не рассматривает это как принципиальное решение, скорее — как временное. В австрийской столице при императорском дворе постоянно происходят какие-то кадровые перемены, и он убежден (не без оснований), что со временем откроется вакансия и для него. А во-вторых, он не был, да и не мыслил себя первопроходцем на этом пути. Так, к примеру, его коллега и отчасти конкурент — педагог, пианист и композитор Леопольд Коже-лух — еще в 1778 году переселился из Праги в Вену и довольно быстро достиг прочного материального положения, так что в 1781-м даже ответил отказом на предложение Коллоредо занять после Моцарта его пост с окладом в 1 000 гульденов — то есть в два раза (!) превышавшим моцартовский. То же можно сказать и о Яне Ваньхале, приехавшем в Вену в 1760—1761 годах из чешской провинции. Он очень быстро приобрел авторитет у венской

знати, так что на свои доходы смог выкупить себя из крепостного состояния и в 1770-е вошел в число самых востребованных венских композиторов-симфонистов. Нет нужды упоминать о множестве итальянских мастеров. В 1770—1780-е годы они не столько служили на каких-либо стабильных должностях при дворе, сколько получали временные контракты, а то и довольствовались единичными оперными заказами. Ни один из этих вариантов Вольфганг в свой венский период не оставил без внимания.

Леопольду Моцарту, как и многим его сверстникам, все эти перемены в социальном статусе музыканта далеко не во всем были понятны. Мастера старшего поколения редко решались порывать пускай и с провинциальным, но прочным положением — например, Йозеф Гайдн или Карл Диттерс фон Диттерс-дорф. Тенор Келли, вспоминая о квартетных вечерах у певицы Нэнси Стораче, заметил по поводу исполнителей: «...хоть ни один их них не выделялся в своем владении инструментом, но все же добрая толика искусства была им свойственна, и она будет признана, если я назову их имена: Гайдн (первая скрипка), барон Диттерсдорф (вторая скрипка), Ваньхаль (виолончель) и Моцарт (тенор [вероятно, альт. — И. С., П. Д.])»^ь. В этом необыкновенном ансамбле было два капельмейстера с постоянной должностью при провинциальных дворах (Гайдн и Диттерсдорф) и два венских «свободных художника» (Ваньхаль и Моцарт). Как видно, разница в положении не стала препятствием для их общения, как и не помешала Моцарту принять позднее пост придворного камерного композитора и ожидать должности в соборе Св. Штефана.

а Письмо от 4 апреля 1781 г. — Впе/еСА III. 5. 102. Ь ОеийсНОок. 8.455—456.

О странностях лю ви ^_{ез описания} отношений с женщинами не обходится ни одна из биографий Моцарта. Стэффорд, суммируя оценки, пишет о двух распространенных трактовках того, какую роль «Ева» сыграла в жизни композитора³. В первом случае это история о Моцарте-донжуане, волоките, не пропустившем мимо ни одной певицы, ученицы и горничной. Во втором — о том, как гений стал игрушкой в женских руках и жертвой женских хитростей. Главной героиней в обоих «сюжетах» оказывается его жена. Констанца предстает, соответственно, либо как страстотерпица, прощавшая мужу его слабости, либо как пустая, взбалмошная и при этом хитроумная «охотница за удовольствиями», которая не могла быть достойной парой гению. Обе легенды одинаково далеки от истины, хотя и не перестают обрастать в литературе массой подробностей. Как установил все тот же Стэффорд, обе возникли в XIX столетии. Впрочем, у них есть некий общий знаменатель: так или иначе, но роль женщин (сколько бы их ни было) оценивается как негативная, ставшая одной из причин жизненного краха, кем бы Моцарт не выступал — соблазнителем или жертвой.

В гипотетический «донжуанский список» Моцарта попал целый ряд имен: до женитьбы — кузина Мария Анна Текла, Алоизия Вебер, Розочка Кан-набих (дочь мангеймского капельмейстера Кристиана Каннабиха), «маленькая Кайзерова» (мюнхенская певица Маргарет Кайзер); после — венские ученицы Тереза фон Траттнер, Мария Магдалена Хофдемель, певицы Катарина Кавалье-ри (первая Констанца в «Похищении из сераля»), Нэнси Стораче (первая Сюзанна в «Свадьбе Фигаро»), Катерина Бондини и Тереза Сапорити (первые Церлина и Донна Анна в «Дон Жуане»), Генриэтта Бараниус (исполнительница партии Блонды в берлинской постановке «Похищения»), Барбара Герль и Анна Готлиб (первые Папагена и Памина в «Волшебной флейте»), и, как говорится, служанок несть числа. Насколько реальны основания в каждом конкретном случае?

Где-то отправной точкой послужили посвящения музыкальных произведений. Терезе Траттнер, как известно, Моцарт презентовал с-то1Гную Фантазию и сонату (КУ 475 и КУ457), Энн (Нэнси) Стораче — арию в сопровождении фортепиано и оркестра СН’ю тг хогсИ <Л 1е КУ 505. Этот дуэт, написанный, как упомянул Моцарт в собственном Указателе сочинений, «для мадемуазель Стораче и для меня», Эйнштейн считал «объяснением в любви звуками»^ь. Ученого столь воодушевила его лирическая экспрессия, что он выдвинул версию, будто бы Моцарт переписывался с певицей после ее отъезда из Вены в Лондон, и что Стораче хранила эти письма, как драгоценность, но потом почему-то их уничтожила. Красивая история, но не более чем легенда — потому что никаких следов этих писем нет, нигде ни одного упоминания. Помимо этого, романтический образ музы не слишком подходит самой Стораче. Она была, без сомнения, очень одаренной певицей, с большим успехом исполняла в Вене (1783—1787) первые роли во многих итальянских

операх. Правда, в отличие от профессиональной карьеры, ее семейная жизнь сложилась не слишком удачно. Композитор и скрипач Джон Абрахам Фишер был намного старше ее и к тому же имел отвратительный характер. Так что самому Иосифу II пришлось вмешаться и пресечь его издевательства над певицей, а впоследствии аннулировать их брак и даже выслать Фишера из ВеньГ. Впрочем, Нэнси не осталась в одиночестве. После развода с Фишером она жила

а ЗифЫ. Р. 118 ГГ.

Ь Эйнштейн. С. 86.

с С1т Р. Мотаг! апё Нб С|гс1е. а Вю^гаЯса! ЕИсЯопагу. Ые\у Науеп апс! Ь., Уа1е иш Рге$$, 1993 Р 147.

О странностях любви

Л

н

а

о

К

Л

к

СО

8

в гражданском браке с Франческо Бенуччи, первым Фигаро в опере Моцарта³. Но предположить одновременно связь также и с Моцартом (а в столице вряд ли что-либо подобное можно было скрыть) — ситуация практически невероятная, грозившая всем участникам крайне неблагоприятными последствиями, вплоть до потери расположения со стороны императора.

Версия о романе с Терезой фон Тратгнер еще более сомнительна. Иоганн Томас фон Тратгнер и его жена были не только хозяевами квартиры, в которой Моцарты жили с января по сентябрь 1784 года, но и их близкими друзьями. Иоганн Тратгнер стал крестным отцом трех сыновей Моцарта (Карла Томаса, Иоганна Томаса Леопольда и Франца Ксавера Вольфганга), а его жена — крестной дочери Терезы. Каким бы влюбчивым ни был Вольфганг, крайне трудно представить, что адюльтер мог так просто уживаться с длительными дружескими, почти родственными отношениями семей. Открытый характер Моцарта и непосредственность в отношении с людьми прямо проти воречатзтой истории. Да и то сказать, взяв себе в привычку соблазнять симпатичных учениц, мог ли Моцарт в принципе рассчитывать на какие-либо уроки в Вене? Ведь конкуренция была велика, а слухи распространялись мгновенно. Так что, как бы ни претил Моцарту педагогический заработок, он вряд ли стал бы жертвовать своим реноме. Уроки давали не только доход, но и связи, которыми в первые венские годы он не пренебрегал.

Сведения и намеки на любовные отношения Моцарта с певицами в его операх также заслуживают крайне мало доверия. Более поздняя романтически беллетризованная публицистика вольно или невольно причислила к кругу моцартовских возлюбленных почти всех его «оперных героинь». Был в этом, несомненно, великий соблазн. Знаток человеческих характеров, великолепно понимавший женскую душу, Моцарт, согласно представлениям XIX века, вполне мог и даже был обязан писать о том, что сам хорошо знал. Как было устоять перед искушением трактовать опыты о любви в его операх как отражение личного любовного опыта? Тем самым единство личности и творчества — лелеемый романтиками миф — получал и в случае с Моцартом закономерное и законченное воплощение.

Конечно, не следует впадать в другую крайность и представлять Моцарта неким ангелом, парящим в мире божественных мелодий и чуждым телесной стороне жизни. Но вообразить, например, что Вольфганг за неделю пребывания в Берлине (19-28 мая 1789 года) не только увлекся Генриэттой Бараниус, но и отбил ее у прусского короля, чьей любовницей, как повествует предание, она была^ь, — невероятно. И если критически рассмотреть большинство подобных романов, приписываемых Моцарту, — результат будет таким же. Только три случая опираются на хорошо документированные свидетельства, прежде всего на переписку. Они также обросли немалым числом мифов и фантазий, и в противоречивых интерпретациях, накопленных за два века, разобраться не так-то просто. Но лишь эти случаи по-настоящему заслуживают внимания. Это отношения Моцарта с тремя женщинами: Марией Анной Теклой Моцарт, Алоизией Вебер (в замужестве Ланге) и Констанцей.

Итак, факты. Со своей кузиной Марией Анной Теклой Моцарт познакомился в Аугсбурге, где задержался на пару недель в октябре 1777 года по пути из

а 1Ы<1. Р. 148.

Ь 8ш#оЫ. Р. 123.

Мюнхена в Мангейм. Вместе с матерью они поселились в гостинице «Белый ягненок». Дом Франца Алоиза Моцарта — в нескольких шагах за углом. Франц Алоиз — младший брат Леопольда, единственный, с кем из аугсбургской родни Моцарты поддерживали отношения, — продолжил традиционное для рода переплетное дело, имел небольшое издательство, где печатал в основном церковную литературу⁸. В день приезда в Аугсбург мать с сыном нанесли родственникам визит. Девятнадцатилетняя Мария Анна Текла, судя по портрету, не была красавицей, зато имела чувство юмора и веселый нрав. Вольфганг и Ва$1е, очевидно, быстро поладили друг с другом. Из писем в Зальцбург к отцу вырисовывается портрет «кузиночки»: