Моцарт половой любви

Петрович Георгий

Он шёл по коридору главного корпуса института, слегка хромая и опираясь на тросточку.

– Хромой Тимур! – знакомый голос за спиной.

Обернулся и увидел Тамару.

– Я хотела сначала крикнуть тебе Жофрей де Пейрак, но потом вспомнила, что у него был шрам на щеке. Ты помнишь Жофрея? Он такой мужественный.

Ты помнишь этот фильм?

– Я помню фильм «Анжелика и король», но у меня нет ни мужества, ни шрама.

– Придёшь сегодня? Я по тебе соскучилась, а ты?

– Я умер без тебя, – у Арона задрожали губы, но он справился с волнением и выровнял лицо.

– А я тебя ночью реанимирую.

– Ты – ведьма! Ты самая красивая ведьма на земле. Приду, конечно.

Арон не целовал её. Он её вылизывал. Он вылизал ей лоно, подмышки, грудь, ладони и подошвы. Он обезумел от любви.

– Знаешь, чего я хочу? Я хочу стать маленьким, как недоваренная макаронина, залезть в тебя и никогда из тебя не выходить.

– Ты изменился. В тебе теперь больше нежности, чем секса.

– Тебе это не нравится?

– Я сама не знаю, что мне больше нравится. Всё зависит от настроения.

– Или от каприза.

– Или от каприза. Иногда хочется, чтобы меня грубо взяли, почти изнасиловали и сделали больно, а иногда хочется так, как сегодня.

Утром моросил дождь. Он промок. Сидел в мокрой одежде в библиотеке, но его не беспокоил телесный дискомфорт. Его беспокоило только одно: как не умереть от нетерпения и дожить до вечера, чтобы снова увидеть её.

Арон пришёл к ней, как они и договаривались, после десяти, но Тамары не оказалось дома. Не ночевала она дома и на второй, и на третий день. Он понял, что она избегает его, и не пошёл больше к ней – боялся показаться навязчивым. Надеялся примерным поведением

заслужить её расположение. Через несколько дней подкараулил её на улице возле кафедры и как бы случайно пошёл ей навстречу. Тамара нестарательно сочиняла ему про чью-то защиту диссертации, про чей-то банкет по этому поводу, про ночёвку у своей приятельницы, и такой холод был в её глазах, что он всё понял и ушёл, не вникая в суть её болтовни.

Её нелюбовь к нему была настолько очевидна, что не требовала разъяснений. «Приговор окончательный и обжалованию не подлежит», – сказал сам себе Арон и не впал на этот раз в запой, а уселся за учёбу. И он бы сдал, конечно, экзамен, и получил бы диплом, если бы не заехал к ним в общежитие доктор Ерофеев. Он жил в их комнате, год назад окончил институт, и теперь, приехав в город по делам, коротал вечер со студентами.

Уже распили не одну бутылочку, уже раскраснелись и уже не говорили, а больше кричали, перебивая друг друга.

– Представляете, – Ерофеев терпеливо ждал, пока все успокоятся и будут слушать его, – представляете, встречаю сегодня Тамарку, – она тут в аспирантуре зацепилась на инфекционных болезнях, представляете? Я с ней здороваюсь, а она смотрит на меня, как будто впервые меня видит. Вот, сучка.

Его пнули под столом ногой, чтобы он замолчал, но Ерофеев не понял намёка:

– Мы её впятером жарили на первом курсе, а теперь она меня не узнаёт.

– Как это впятером? Как человек, сдавший на пятёрку экзамен по нормальной анатомии человека, а также исходя из собственного опыта, официально заявляю, – говорил тот, который тщательно скрывал свою девственность и выдавал себя за сердцееда, – что у женщины имеется всего три анатомических отверстия, пригодных для коитуса.

Конец ознакомительного фрагмента.