Мода на умных жен
Шрифт:
– «Портрет великой княгини Екатерины Алексеевны в охотничьем костюме», обычно приписываемый Георгу Кристофу Грооту.
– А почему – «обычно приписываемый»? Или его не Гроот написал?
– У многих его авторство вызывает сомнение. Стилистика портрета несколько иная, чем обычная гроотовская. Вы… вы, извините, вы какие-нибудь другие полотна художника видели?
– Ну, если вы мне напомните, как они называются… – уклончиво пробормотала Алена.
– Скажем, еще один портрет Екатерины, так называемый конный портрет, а также «Конный портрет Елизаветы Петровна с арапчонком», «Портрет Елизаветы в черном домино, с маской в руке», «Портрет генерал-губернатора Левендаля с женой», «Портрет великого князя Петра Федоровича»… Если о названных мною полотнах доподлинно известно, что они принадлежат кисти Георга Кристофа Гроота, немецкого художника, жившего и работавшего в России, то насчет портрета княгини Екатерины в охотничьем костюме всегда высказывались некоторые сомнения.
«Не то что твое», – подумала Алена, вглядываясь в бледное лицо Майи. Впрочем, как только реставратор начала говорить о любимом деле, ее измученное лицо изменилось, на него вернулись краски жизни, еще недавно казавшиеся безвозвратно стертыми. Майя явно беззаветно любит свою работу, конечно, в ней состоит единственный смысл ее существования. Как это печально, наверное…
«Да почему?! – сама себе возразила наша писательница, которая тоже беззаветно любила свою работу и тоже видела в ней единственный смысл существования… тем паче что та была и единственным источником ее доходов. – Что ж тут печального? Каждому свое! Во всяком случае, работа отвечает Майе взаимностью, в отличие от мужчин, которые разбивают сердца женщинам, уходя к другим. Картины никогда не покинут ее, в отличие от детей, которые вырастают и отдаляются от своих матерей…»
– Существует мнение, что Георг Кристоф Гроот только начал этот портрет, но умер во время работы, – говорила между тем Майя. – Точная дата написания портрета неизвестна. У нас он датирован обтекаемо: 1740-е годы. Исследователи предполагают, что завершить изображение Екатерины мог брат Гроота, Иоганн Фридрих. Это был замечательный художник-анималист, однако опыта в написании портретов он не имел.
– Вы говорили о результатах какой-то экспертизы, – напомнила Алена. – Значит, она подтвердила, что картина принадлежит кисти не Георга Кристофа, а именно Иоганна Фридриха?
– Она только подтвердила, что у Георга Кристофа был соавтор, а также то, что портрет был закончен ближе к концу века.
– То есть как?
– Да так. Повторяю, портрет датируется 1740-ми годами. Поскольку Георг Кристоф Гроот умер в 1749 году, позднее он никак не мог к нему прикоснуться. Но каким же тогда образом среди красок, которыми написан портрет, появилась берлинская лазурь?
– Это синенькая такая? – нахмурилась, припоминая, Алена. – Кстати, меня всегда интересовало, а почему она, собственно, берлинской называется?
– Считается, что впервые ее получил в начале XVIII века берлинский красильщик Дисбах. И вы правы – она именно что замечательного синего цвета.
– А что же с ней не так? Ведь если она была получена в начале XVIII века, значит, Гроот в 40-е годы вполне мог ее использовать.
– В том-то и дело, что не мог.
– Почему?
– Потому что… Ладно, я вам подробнее расскажу. Дисбах получил ее совершенно случайно. Понимаете, в своем производстве он использовал поташ, то есть карбонат калия К2СО3, – мимоходом, с легкостью необычайной уточнила Майя (Алена вспомнила, что когда-то, давным-давно, на выпускных экзаменах в средней школе она получила пятерку на экзамене по химии… видимо, с перепугу получила, не иначе, причем перепугалась до такой степени, что постаралась быстренько забыть обо всей химии на свете!). – И вот однажды, совершенно неожиданно для самого Дисбаха, раствор поташа в соединении с солями железа дал очень красивое синее окрашивание. Дисбах начал выяснять, почему так произошло сейчас, но не происходило раньше. Он был очень дотошный человек и смог установить, что поташ из последней партии был прокален в сосуде, в котором раньше была бычья кровь. Просто не помыли посуду и прокалили в ней поташ… Осадок, который давал этот поташ с солями железа, после высушивания представлял собой темно-синюю массу с красновато-медным металлическим блеском. Дисбах попытался использовать это вещество для окрашивания тканей – и пришел в восторг от результата. Итак, у него появилась новая краска – относительно дешевая, неядовитая, устойчивая к слабым кислотам, а главное – исключительно красивого, интенсивного цвета. Например, для получения голубой краски достаточно было на 200 частей белил взять всего одну часть нового пигмента, то есть в девять раз меньше, чем традиционного ультрамарина! Неудивительно, что новая краска, сулившая большие выгоды ее открывателю и производителю, быстро вытеснила прежний ультрамарин. И неудивительно также, что Дисбах очень долго держал ее производство в секрете. Художники пока что работали с ультрамарином. Только спустя два десятилетия английский врач, естествоиспытатель и геолог Вудворд разгадал секрет Дисбаха и тайну берлинской лазури. Теперь краску мог получить каждый желающий: надо только прокалить с карбонатом калия сухую кровь, полученную с боен,
Алена опять вспомнила экзамен по химии и только тяжело вздохнула…
– Конечно, – продолжала Майя, – обычному человеку безразлично, что с чем соединяется и откуда берется краска. Главное, чтобы она была! Но вернемся в век восемнадцатый. До массового производства краски было еще далеко. В любом случае в те баснословные времена художественные краски не продавались, как сейчас, в магазинах, их готовили сами художники, вернее, их подмастерья, и секреты красок хранились в строгом секрете, так же, как и секреты мастерства. К тому же берлинская лазурь Дисбаха и его последователей была всего лишь компонентом, который предстояло еще смешать с масляной основой, то есть создать собственно ту краску, которую мог бы использовать живописец. Кому-то это удавалось, кому-то нет, опять же, повторюсь, массового производства не было, и свои секреты каждый строго охранял. Первыми берлинскую лазурь освоили немецкие, потом английские, французские, итальянские художники. До России новации всегда с запозданием доходили, а уж в те-то времена, когда сообщение было затруднено до крайности… Словом, русские художники начали использовать берлинскую лазурь только в самом конце XVIII века, что и подтверждает: портрет Екатерины если и был начат Георгом Кристофом Гроотом, то закончен был совершенно определенно не им. И чудесный синий цвет неба, просвечивающего сквозь легкие облака, и особенный, даже на взгляд шелковистый оттенок Екатерининого камзола – все это появилось на картине гораздо позже, много позже.
– Боже ты мой! – воскликнула искренне потрясенная Алена. – И как теперь быть с авторством? Это сколько каталогов надо переделывать, если писать – «неизвестный художник»…
– Да нет, все проще, в некоторых известных каталогах, в том числе и электронных, рядом с фамилией Гроота в названии картины стоит знак вопроса. Мы на своем сайте таких изменений еще не произвели. Может быть, теперь решимся. Только вы, пожалуйста, об этом никому не говорите, не пишите, я ведь вам выдала неофициальную информацию.
– Разрази меня гром, никому ни слова! – пылко поклялась наша восторженная героиня. – Но слушайте, Майя, вы что, прямо на взгляд можете определить, какие краски использовал художник? Берлинскую лазурь, или киноварь, или… ну, я не знаю… охру, что ли? Или вот еще есть краска – сажа газовая… – произнесла она вдруг с туманным выражением, как человек, который имеет очень слабое представление о том, о чем говорит.
– Да что вы, не такая я глазастая, – словно против воли улыбнулась Майя, и, как это часто бывает у женщин, улыбка невероятным образом украсила и преобразила ее измученное, печальное лицо. – Но существуют экспертизы, у каждой картины должен быть паспорт, к которому прилагается фотография оборота холста, фотография картины в инфракрасных, ультрафиолетовых лучах…
– Ой, а вдруг после всех этих манипуляций выяснится, что половина так называемых великих произведений вовсе не принадлежат их творцам? – ужаснулась Алена.
– Напрасно вы думаете, что задача экспертизы – отрицание, установление ложного авторства. Напротив, мы должны подтвердить истинность его! Хотя, конечно, вы правы: очень много происходит ошарашивающих открытий. Как подумаешь, столько вскрывается подделок…
– Но ведь ваша коллекция формировалась очень давно, самое раннее – в начале двадцатого века, если не ошибаюсь. Какие тогда могли быть подделки? Это вроде бы веяние нашего времени…
– На самом деле коллекция сложилась гораздо раньше. Это ведь один из старейших в России общедоступных музеев. Основали его по решению Городской думы в 1894 году, а открыли для посетителей в июне 1896-го. В Нижнем Новгороде как раз открылась Всероссийская художественно-промышленная выставка, ее почтили своим присутствием Николай II и Александра Федоровна, они были и в числе первых посетителей музея. Правда, тогда фонд был совсем небольшой и вполне умещался в Дмитриевской башне Кремля. Потом находился в здании Дворянского собрания, в бывших особняках известных меценатов Рукавишникова и Сироткина, теперь вот – здесь, в бывшем доме военного губернатора… Так вот о подделках. В это слово автоматически вкладывается криминальный смысл. А ведь раньше было как? В каждой титулованной семье – графской, княжеской – обязательно должно было присутствовать изображение императорской особы и лиц государевой фамилии. Но где же на всех напасешься авторских работ того же Гроота, к примеру? Были мастерские, где делались прилежные копии. Так что может статься, наша Екатерина – всего лишь ученическая копия. Другое дело – авторские повторения, они ценились почти так же высоко, как оригиналы. Разве такие полотна можно считать подделками, фальшаками, как сейчас говорят?