Мода на умных жен
Шрифт:
Вообще сюжет был какой-то выморочный, пробуксовывал на каждом шагу, радости и вдохновения, блаженного трепета в груди и дрожания похолодевших пальцев не приносил. Может, она уже исписалась? Алена всерьез задумалась над неприятным вопросом, и радости ей такие измышления, конечно, тоже не прибавили. А тут еще занозой сидела в сознании мысль о том, как сейчас радуется Галя, уже узнавшая, конечно, от папеньки, что его скорострельному роману с занудной и чрезмерно взрослой писательницей пришел конец.
Ну и ладно. Алена не будет плакать по этому поводу. Надо только Льву Михайловичу доложить, что команда пошла вразброд и перестала
В музее?
Наша писательница даже головой потрясла, чтобы прогнать возникшее перед глазами видение. Однако видение оказалось слишком монументальным, каменным, серым… слишком реальным, чтобы вот так запросто развеяться. О, это не видение вовсе, а самое настоящее здание Нижегородского художественного музея (между прочим, государственного) – того самого, чей сайт она разглядывала нынче ночью, пытаясь понять, что могло помутить рассудок такому трезвомыслящему человеку, как Алексей Стахеев.
На сайте Алена совершенно ничего умопомешательного не нашла. Но, может быть, больше повезет, если она посмотрит на те же самые картины в стенах музея?
Секундочку… А как же намерение плюнуть на задание Льва Ивановича Муравьева и даже доложить ему об этом?
Нет, доложить-то можно, почему нет, но разве не стыд и позор, что Алена не была в местном святилище красоты и искусства уже как минимум год?!
Войдя в музей, Алена чуть не наткнулась на кучку каких-то людей, которые беспорядочно мельтешили вокруг высокой худощавой женщины с черными волосами, одетой в длинный черный плащ. Вообще вид у нее был унылый, и радостные восклицания собравшихся вокруг, такое впечатление, ее совершенно не радовали. Озиралась она довольно затравленно, только делала вид, что улыбается, а сама словно бы мечтала оказаться отсюда подальше.
Алена обошла людей, спустилась в раздевалку и уже начала снимать плащ, как заметила объявление: «Пользоваться фотоаппаратами или видеокамерами воспрещается. Просим также выключить ваши мобильные телефоны». При упоминании телефона она подумала, что надо было бы все же предупредить Льва Ивановича Муравьева о том, что ею вдруг овладело неконтролируемое желание приобщиться к сокровищам Нижегородского государственного художественного музея. В самом деле, вдруг она набросится на какой-нибудь предмет искусства? А впрочем, что она означенному предмету может сделать? При ней ни ножа, ни кислоты какой-нибудь, попытка снять полотно с насиженного места, с веревок или крюков, или на чем там оно висит, вряд ли увенчается успехом – все же злоумышленница не одна будет в музее, там небось хранители есть, стоят на страже. На всякий случай надо держаться подальше от третьего этажа, где выставлена коллекция западноевропейской живописи, среди которой самый ценный экспонат – знаменитое произведение Лукаса Кранаха Старшего.
Нет, ну в самом деле, какая именно картина
Стоп. Алена совсем забыла… Вчера, когда Алексей метался в машине, пытаясь выбраться из нее и в то же время не желая этого сделать, он обронил странную фразу, которая показалась Алене просто бредом сумасшедшего: что-то о совах, тумане, мгле, о том, что лететь прекрасно, а блуждать по земле грустно, печально… Нечто в таком роде, словом. А вдруг это был не просто набор слов, не бред, а описание именно картины? Черт, ну почему Алена не вспомнила его слова вчера, когда бродила по сайту музея? Она бы обратила особое внимание на пейзажи!
Ладно, никто ей не мешает сделать это сейчас. При, так сказать, личной встрече с музейными пейзажами. Надо думать, на них окажется не так уж много сов.
Алена отдала плащ гардеробщице, получила взамен номерок, причесалась и поднялась к кассе. Женщины в черном плаще здесь уже не было, толпа разошлась. Остались только две дамы, чем-то похожие друг на друга, одетые тускло, с простыми прическами, с лицами бледными и невыразительными, с печалью в глазах. Их низкая зарплата и унылое существование угадывались метров за сто, притом что в их облике присутствовало нечто невероятно просветленное и возвышенное, на них словно бы некая печать стояла, благодаря которой безошибочно узнаются музейные и библиотечные работницы.
– Тяжко ей пришлось… – пробормотала одна из них, повыше ростом и постарше, тяжело упираясь рукою в стену, словно собираясь с силами перед тем, как форсировать довольно крутую и длинную лестницу, ведущую на второй этаж.
– Ну, такая операция… – развела руками другая музейная дама, росточком поменьше и годами помоложе. – Не знаешь, бесплатно удалось сделать?
– Думаю, да. Откуда у Майи деньги, сама посуди… Конечно, я не спрашивала, а сама она не говорит, но, думаю, бесплатно.
– А в какой больнице ее оперировали? В пятой?
– Вроде да. Точно, девчонки к ней ходили именно в пятую, а я тогда как раз в отпуске была, когда она под нож угодила.
– Слушай, по-моему, она не все нам говорит. Мне кажется, у нее что-то онкологическое, не случайно же Майя так кошмарно выглядит…
– А как еще можно выглядеть, когда столько перенесешь? – Старшая дама наконец сдвинула себя с места и принялась неспешно взбираться по лестнице. – Операция есть операция. А насчет онкологии… Ты же знаешь Майю, у нее и спрашивать бессмысленно, все равно ничего не скажет.
– Да, она такая… И всегда такая была, как монашка угрюмая!
– Конечно, ведь живет одна, ни мужика, ни ребенка, ни близких никого. С кем особенно веселиться? Хотя… Знаешь, по-моему, пока она с Ларисой Стахеевой дружила, так хоть смеялась иногда. А как Ларису похоронили, Майя совсем поугрюмела. С Тамарой у нее все же не настолько теплые отношения.
Музейные дамы скрылись за поворотом лестницы, а Алена осталась около кассы.
«Дружила с Ларисой Стахеевой? – подумала она, покупая билет. – С женой Алексея? Вот те на! Значит, Лариса тоже работала в музее? Ого как интересно… Не потому ли с ним связана мания Алексея? Может быть, это его реакция на смерть жены? Хотя странная реакция. И еще более странно, что припадки начались спустя полтора года после смерти Ларисы. Или они случались и раньше? Может быть, я просто не знаю каких-то подробностей? Почему-то Алексей не сказал мне, что Лариса работала в художественном музее… Правда, мы и не говорили о месте работы жены. Я и не спрашивала его. А Муравьев знает или нет? Имеет это значение или нет?»