Модель грядущего

Казанцев Александр Петрович

Мне было неловко. Хорошо, что мы хоть одни в комнате. Я не знал, что он имеет в виду, говоря о Леонардо да Винчи, равнять с которым меня просто смешно.

Но он и не думал смеяться, обуреваемый вздорной гипотезой, принесшей мне столько горечи!.. А ему? Несколько минут общего внимания?

Мне пришлось ненадолго слетать на Урал по старым делам. Вернулся прямо на квартиру академика.

Мария встретила меня сама не своя. Мы заперлись, как она пожелала, в отведенной нам комнате, и я услышал невероятное:

– Алеша! Я ничему не поверила. И дед Ваум не поверил

бы. А он мудрый был, однако.

– О чем ты, Машенька?

– Будто ты не человек вовсе. А какой-то гуманоид. Худо!

Я слышал, конечно, россказни про летающие тарелки и о маленьких человечках, выходивших из них, гуманоидах, якобы прилетевших от другой звезды, чтобы исследовать нашу планету.

– Пришел в перерыв. Все собрались вокруг. И я была. А он говорит, будто сам видел над партизанским лесом огненный диск.

– Самолет наш сбитый мог он видеть, больше ничего!

– Не самолет, говорит, а диск с куполом вверху, с окошечками.

– С иллюминаторами?

– Да. Так сказал. И что из этого ненашенского корабля будто спрыгнул чужой житель, гуманоид. Какой такой?

– Это значит "человекоподобный". На человека походит.

– На человека походит, - повторила она упавшим голосом.
– Спрыгнул, чтобы жить среди людей, детей завести.
– И она заплакала.

Я не знал, что делать, как утешить ее, как доказать, что я человек, а не чужезвездное животное, лишь похожее на человека? За всю нашу жизнь, не всегда легкую, впервые я видел, чтобы она так плакала.

– Но ведь ты же не поверила, - говорил я ей, поглаживая ее вздрагивающие плечи.

Она замотала головой и всхлипнула:

– Помнишь, удивлялась, что ты все знаешь? Зачем учиться надо?

– А гуманоиду, думаешь, не надо?
– неосторожно сказал я.

– Какой гуманоид? Почему гуманоид?
– возмутилась она и снова заплакала.

– Я с ним сам поговорю, - пообещал я.
– Заставлю отказаться от своих слов.

– Слово не олень, арканом не поймаешь.

– Он откажется от своей гипотезы, потому что она ни на чем не основана. Я сейчас же потребую у него по телефону свидания.

Мария утерла слезы:

– А инженеры? Чертить будут?

– Они поймут, что все это неумная шутка.

Мария сквозь слезы улыбнулась. А я кипел от негодования.

По телефону женский голос ответил мне, что профессор Ревич занят, готовится к свиданию с академиком Анисимовым.

– С Анисимовым? Это мне и надо!
– воскликнул я, удивив секретаршу.

Ревич действительно приехал к академику, который задержался в Совете Министров.

Я встретил Ревича и решительно провел его в кабинет академика, словно он уполномочил меня на это... Но я был так взбешен, что плохо отдавал себе отчет в своих действиях.

– А, Алеха!
– расплылся он в златозубой улыбке.
– Когда неофашистам зададим перца?

– Кажется, я задам перца тебе, - пообещал я.

– В чем дело?
– недоуменно поднял он брови, уселся на диван и закинул ногу на ногу.

Я поместился на стуле напротив:

– Как ты мог, Геннадий,

говорить обо мне черт знает что?

– Алеха, прости, но это мое убеждение. Согласись, что ученый вправе высказывать научные гипотезы. Мы с тобой здесь одни. Давай начистоту.

– О какой чистоте тут можно говорить, если ты грязнишь меня, подрывая мой авторитет?

Ревич замахал руками:

– Ни боже мой! Не подрывал! Никак не подрывал, а умножил твой авторитет, возвысил тебя до уровня неведомого пришельца, призванного поднять нашу культуру и технологию.

– Какой пришелец? Прыжок с парашютом с горящего самолета - это что? Инопланетное вторжение?

– Тише, тише. Сопоставим факты. Самолета никто не видел. Над лесом промелькнуло огненное тело. Согласен? Кое-кто утверждал, что над огнем возвышалась кабина с иллюминаторами.

– Это и была кабина убитого пилота. А турель моя в хвосте была.

– Знаю, знаю твою версию. Но придется тебе примириться с тем, что ты раскрыт. Ничего предосудительного в твоей инопланетной миссии нет. Но люди теперь вправе рассчитывать на твое посредничество в установлении связи со сверхцивилизацией. И я горжусь, что дружил с одним из ее представителей, к каким кое-кто относит и великого Леонардо.

Я молчал. Гнев лишил меня дара речи. Ревич по-нному истолковал мое молчание и продолжал, упиваясь собственной логикой:

– А как все тонко было разыграно! Человек как человек! Только уменьшенные пропорции. А после войны оказался не помнящим родства.

– Потерять из-за фашистов всех близких - это не помнить родства?
– с горечью воскликнул я.

– Тихо, тихо! Пиано-пианиссимо! Конечно, это неадекватно, но... удобно для прикрытия твоего инкогнито. Люди должны были принять тебя за своего. Широко поставленный научный эксперимент! Преклоняюсь перед вашей цивилизацией. Жениться на землянке и доказать, что ты можешь иметь от нее детей - это тоже запланированные этапы эксперимента. А твой фейерверк изобретений - это ваш щедрый дар нашей отсталой технологии, которая, быть может, вызывает у вас там - не знаю где - жалость или сочувствие. Да, сочувствие, потому что вы гуманны. Это я уяснил, размышляя над твоей жизнью. Не подумай, что я повредил тебе как руководителю проекта Ветроцентрали. Наоборот! Проектанты будут задыхаться от счастья, что выполняют чужепланетную, проверенную близ Альфы Центавра идею. Слово "гуманоид" они будут произносить с придыханием, преисполненные не только уважения, но и поклонения.

– Довольно, - оборвал я Генку Ревича.
– Ты всегда был болтуном и останешься таким в любой научной мантии. Ты глуп, Генка, как многие подозревали в отряде. И не поумнел...

– Нет, почему же? Мои коллеги воздают мне должное. Даже твоя собственная дочь, работой которой я руковожу. Кстати, она мне всегда казалась неземной. Теперь я понимаю почему.

– Так как же она могла появиться на свет, если ее отец другого генетического происхождения?
– в бешенстве закричал я.
– Почему ни одна искусственно осемененная самка гориллы не дала потомства от человека? Почему?