Модель
Шрифт:
— Когда расшифровали тексты на египетских дощечках эпохи строительства пирамид, в этих текстах прочли: «Молодежь неправильно себя ведет…»
— …Да?.. — девушка задумалась, я видел, что ей не хотелось сдаваться.
Не только мне, но и египетским пирамидам:
— Вот так за колбасой вы и… — Она не знала, в чем бы еще обвинить мое поколение, но нашлась довольно быстро — хотя логика перехода от колбасы к эпохе проглядывалась с трудом:
— Ну, а как же развалившаяся страна?
Как
Это ведь по-вашему — крупнейшая трагедия двадцатого века?
Еде же вы были, такие умные? — Девочка по инерции продолжала противопоставлять себя.
Только не себе, а каким-то загадочным «вам»; и мне пришлось вздохнуть в ответ:
— И это вы повторяете вслед за нами.
— Повторяем? — Удивление Златы вызвало мое сомнение в непреложном, по ее мнению, факте.
Впрочем, в этом факте был вопрос, на который не только ее, но и мое поколение не сумело найти ответ.
И мне осталось просто воспроизвести свое утверждение:
— Повторяете.
И у вас не хватает своих мозгов задуматься о том, что, может быть, крупнейшей трагедией двадцатого века был не развал Советского Союза.
А — само его существование.
Ведь Советский Союз был тюрьмой народов.
Причем не для кого-то, а для нас самих.
— Вы что же — радуетесь развалу Советского Союза? — спросила она; и ее глаза продемонстрировали удивление, построенное не на понимании, а на привычке слышать нытье по поводу развала империи.
— Я не радуюсь.
Я говорю о том, что этот развал был естественным, как развал всех империй.
И дальнейшее существование такого союза — было не жизнью, а гальванизацией трупа.
Поэтому я живу в стране, появившейся не в результате трагедии, а в результате эволюции.
— Для вас это было разочарованием? — тихо спросила Злата, видимо не рассчитывая на ответ. И я не ответил, что мы поколение, разочаровавшееся во всем.
Даже в порнушке…
…Советский Союз был тюрьмой и для народов, и для каждого из его жителей.
Даже выезд за его пределы был ограничен, вернее запрещен, чтобы жители Союза не смогли увидеть то, как живут нормальные люди за его границами.
Потому что советскосоюзничеству противопоказана нормальность.
Ну, а что связывало, скажем, Эстонию и Туркмению — я тогда не знал и сейчас не знаю.
И о том, что стены и перегородки этой тюрьмы рухнули, я не сожалел ни разу…
…Я не вполне представлял себе — куда может завести наш разговор, и решил переменить его дорогу.
Выбрать тропу, проложенную в стороне от геополитического шоссе, но пролегающую по той же территории — территории споров между отцами и детьми:
— Скажи мне, ты замуж хочешь?
— Когда придет время —
— Вот и твоя прабабушка тоже хотела выйти замуж.
Но при этом она хотела, чтобы у ее будущего мужа была бы не одна корова, а две.
А сейчас девушка хочет, чтобы у ее будущего мужа был бы не «Жигуль», а «Мерседес».
Ну и попробуй найти три отличия?
— Три отличия? Э… — Злата задумалась; и через мгновение передо мной была уже знакомая мне Злата:
— Я только одно отличие нашла.
— И — какое? — Мне действительно был интересен ее ответ:
— Для прабабки — коровы нужны были две, а для меня — «Мерседес» один…
— …Ну и что же, по-твоему, означает — выйти замуж? — Я не случайно свернул на брачную тропинку, потому что меня самого до сих пор брак — проблематичный институт.
— Выйти замуж?
Это… — вновь заблудилась в мыслях девушка. Впрочем, нашлась она довольно быстро:
— Это секс, но только с обедами.
— И что же тогда — муж? — я спросил не случайно, потому что, трижды побывав мужем трех разных женщин, что такое — быть мужем, кажется, так и не понял.
И получил ответ, претендующий за здравый смысл:
— Муж — это тот, кто думает, что он умнее жены.
Постепенно я стал понимать, что иногда с этой девушкой серьезным было быть смешно.
Но смешным нужно быть очень серьезно — постоянно:
— И — что ты будешь с мужем делать?
— Как что?
Человекаться…
…Как-то вышло так, что я постепенно перехватил инициативу в нашем разговоре, но Злата, довольно безлукаво, попыталась вернуть наш обмен словами в удобную для себя колею:
— Вспомните.
Вы-то сами женились только на девственницах.
А теперь — все по-новому, — сказала она, попытавшись продемонстрировать и свою, и поколенческую продвинутость в современных человеческих отношениях.
Меня не смутило то, что мы заговорили о сексе, ведь в принципе мы говорили о любви.
А в любви неприятие секса, по-моему — это любовь, сданная в складской холодильник.
И в ответ я улыбнулся, хотя и задумался: «Дело в том, что я не помнил того, хотел ли я, чтобы моя первая жена оказалась девственницей.
Наверное, я уже в таких годах, когда нормальным является не только многое помнить, но и что-то уже забыть.
В моем же нынешнем возрасте встретить женщину-девственницу было бы просто глупо — не хватало мне еще учить кого-то уму-разуму на диване». — И, видя мое молчание, Злата повторилась:
— Теперь все по-новому, — и, видимо, посчитав, что, для того, чтобы пролилипутить мое поколение, этих слов мало, тут же добавила:
— Вы хоть понимаете, что такое — новое? — И я ответил ей: