Модератор реальности

Абакумов Игорь

Очень некстати вспомнился Толик, Сережкин папаша. Впрочем, какой он отец? Исчез сразу же, как узнал. Испугался. Ой, надо учиться, ой, много дел… Да кто ж знал, да рановато нам такие проблемы, да, может, аборт? Тьфу, поганец. Так ни разу и не побеспокоился за все девять месяцев. Ира одна воевала с родителями, одна терпела осуждающие взгляды соседских бабок перед подъездом и отстраненно-сочувствующие – однокурсников. Одна отбивала уголок в квартире для детской кроватки, одна сражалась в деканате за возможность учиться дальше. В одиночку отбрыкивалась от комсомольских активистов…

А

вчера, гад, розу прислал. Не сам принес, нет, целую цепочку придумал – мента какого-то подрядил, медсестру… Это чтоб самому подальше быть. Чтобы она ему эту самую розу в глотку не затолкала. Или еще куда. Ира к цветку даже не притронулась. Противно. Так и валяется на подоконнике, там и сгниет.

И все, хватит о нем, забыла. Теперь-то их двое, и никто им больше не нужен. Сережка, Сереженька, ты будешь совсем другим…

11.05. Понедельник, 9 мая 1988 г. Киевское высшее военное авиационное инженерное училище (КВВАИУ)

Стекла в кузове оставалось совсем чуть-чуть. Может, ходок на шесть-семь для каждой пары. Почуяв близкое окончание трудов, штрафники несколько воспрянули духом и забегали быстрее. Даже появилось что-то вроде азарта, можно было ставки принимать на то, кому достанется последний лист.

Но если у большинства наступило некоторое расслабление, то у двоих из всей команды напряжение только выросло. Базов встречал нервным взглядом каждое появление Славки из подвала и тем же взглядом провожал его до машины. На то, как Крот несет стекло, он смотреть не мог.

Слава казался сосредоточенным до невозможности. Для него перестали существовать шум молодой листвы, щебет птиц, солнечный свет. Он слышал только биение своего сердца и шаги Тута, своего напарника. Он видел лишь его спину и стеклянный лист. Из всех чувств и ощущений осталось только ожидание.

И именно это ожидание взорвалось в мозгу яркой болезненной вспышкой. Случилось то же самое, что и тогда, то есть потом, в две тысячи десятом, – Слава отчетливо увидел то, что должно произойти через мгновение. И отвел глаза. И встретился взглядом с резко развернувшимся Димоном.

Он увидел. Он тоже увидел.

А в мозгу рванула еще одна граната. Слава ослеп на какие-то сто-двести лет, а когда зрение вернулось, ему показалось, что воздух вокруг превратился в стекло и он в этом стекле замурован, как ископаемый инсект в янтаре. И только глаза жили и двигались. Он видел немо раскрытые рты двоих соратников, поднимающихся из подвала, подогнувшиеся и застывшие ноги начхоза, замершего над одуванчиком шмеля. Из всего окружающего нормально двигались только глаза Базова, но и в этом движении сквозило что-то неестественное. Стекло, стеклянный воздух явно мешал, и Слава почти в деталях видел, как от неимоверных усилий лопаются мельчайшие сосуды, и Димкины глаза наливаются черной и густой кровью.

Лицо замка медленно искажала гримаса напряженной боли, и так же напряженно и медленно поднималась его рука, палец которой пытался указать на что-то, находящееся сейчас чуть выше Славкиного уха.

Преодолевая сопротивление коллоидного воздуха и будто замороженных мышц, буквально слыша скрип собственных шейных позвонков, Кротков повернул голову и увидел медленно оседающую на

него кромку расколовшегося пополам стекольного листа. Его большая часть осталась в Славиных руках и заваливалась в сторону, а меньшая, потеряв опору, явно жаждала найти ее на Славиной шее.

Ба! А программа-то все-таки сработала. Сработала! Слава рассматривал падающую на шею гильотину скорее с интересом, чем со страхом. Скорость мышления возросла многократно, да и двигался Кротков теперь явно быстрее остальных присутствующих. С трудом, но двигался.

Траекторию падения стекла и собственное положение он оценил почти мгновенно. Если остаться на месте, то острый край пройдется по шее, сделав глубокий разрез, явно с летальными последствиями, надо признать. Очень некстати вспомнилось ровно разваливающееся под топором мороженое мясо, которое ему как-то довелось рубить в наряде по кухне. Отбросив ненужные сейчас ассоциации, Слава первым делом разжал пальцы, толкнул в сторону свою половинку бывшего стекла и начал распрямляться, уходя с линии падения половины, все еще зажатой одним концом в руках Тута. Суставы и мышцы яростно сопротивлялись непривычной для себя скорости движения, у них явно отсутствовал инстинкт самосохранения.

Эта борьба с собственным телом длилась несколько долгих часов и привела к ничейному результату. Слава увел из-под удара голову, отодвинул плечо и почти наполовину выпрямился, когда стеклянная кромка ледяным лезвием дотронулась до кожи и повела по шее ровную борозду…

С сиплым вздохом время снова рванулось вперед, и резко отпущенный с тормозов мир чуть не потерял равновесие. Но удержался. А вот Слава упал, и одновременно в его мозг ворвались звуки разбившегося об асфальт стекла, сдавленного крика свидетелей происшествия и жужжание продолжившего прерванный полет шмеля. Шею, ключицу и грудь под распоротым ха-бэ обдало кипятком, в перенапряженные мышцы хлынул поток расплавленного олова, глаза затянуло красной пленкой, и Крот отключился от происходящего.

– Быстро в санчасть его!

Димон своим криком привел в чувство застывших на пороге подвала курсантов и первым бросился к своему комоду, вокруг которого уже начала расползаться небольшая темная лужица. Мышцы у него болели невероятно, но он быстро справился с болью и, нащупав на неповрежденной стороне Славкиной шеи пульс, помог Кроту подняться.

– Жив. Под руки его и – бегом! Бегом!!!

Поставленный на ноги и слегка очнувшийся Слава зажал рукой обильно кровоточащую рану на шее и, подхваченный с двух сторон под локти, был направлен в сторону училищного медблока.

Секунд на десять над пятачком между машиной и подвалом повисло молчание. Его нарушили два штрафника, все это время державшие в руках только что полученное из кузова стекло. Они переглянулись и, не сговариваясь словесно, дружно отбросили в сторону прозрачный лист. На разрубивший тишину звон наложился пронзительный визг застывшего на полусогнутых ногах прапорщика Пылыпко:

– Вы шо, охренели?!! Да вы знаете, скока это стоит?! Да я вас!.. Быстро за рабо…

Он не закончил, поскольку его челюсть неожиданно вступила в неуставные взаимоотношения с кулаком резко развернувшегося старшего сержанта Базова.