Модеста Миньон
Шрифт:
— Что ты! Что ты! Опомнись! Она ведь синий чулок, учености хоть отбавляй, все читала, все знает... — воскликнул Каналис, — в теории! — добавил он в ответ на молчаливый протест Лабриера. — Балованная девица, с колыбели воспитана в роскоши и лишена ее за последние пять лет! Ах, бедный друг, подумай хорошенько!
— Ода и кода... «Кода» по-латыни значит «хвост», а из «коды» получилось «кодекс», — забормотал Бутша, просыпаясь. — Вы строчите, и я строчу. У вас оды-с, у меня кодекс, — разница между нами не так уж велика... всего несколько букв. Вы меня угостили, я вас люблю. Не поддавайтесь кодексу... Послушайте, я вам дам хороший совет за ваше вино и за ваши Чайные сливки. Папаша Миньон тоже принадлежит к сливкам...
Каналис встал из-за стола, чтобы переодеться.
— Ни слова... он идет к своей гибели, — внушительно сказал Бутша Лабриеру с хладнокровием, достойным Гобенхейма, и, обращаясь к Каналису, сделал характерный жест парижского гамена. — Прощайте, хозяин! — заорал он во все горло. — Разрешите мне пойти очухаться в беседке госпожи Амори.
— Располагайтесь, как у себя дома, — ответил поэт.
Клерк, сопровождаемый хихиканьем трех слуг Каналиса, дотащился до беседки, ступая по цветочным грядкам и клумбам с неуклюжестью жука, который описывает бесконечные зигзаги, пытаясь пробраться сквозь закрытое окно. Когда Бутша вскарабкался по ступенькам в беседку, а слуги разошлись, он преспокойно уселся на крашеную деревянную скамью. Он был счастлив, он торжествовал победу. Итак, он провел выдающегося человека: ему удалось не только сорвать с него маску, но еще заставить лицемера самого развязать ее тесемки, и он смеялся, как автор комедии, присутствующий на ее представлении, смеялся, чувствуя ее огромную vis comica [98] .
98
Сила комизма ( лат.).
— Люди похожи на волчков. Все дело лишь в том, чтобы найти кончик веревочки, обмотанной вокруг них! — воскликнул он. — Разве я не лишился бы чувств, узнав, что мадемуазель Модеста упала с лошади и сломала себе ногу!
Некоторое время спустя Модеста, сидя на богато оседланном пони, показывала отцу и герцогу только что полученный ею красивый подарок. На ней была амазонка из казимира бутылочного цвета, шляпа с зеленой вуалью, замшевые перчатки и бархатные полусапожки, вокруг которых развевались кружевные оборки панталон. Она была счастлива, видя в этом подношении знак внимания, которое так льстит самолюбию женщин.
— Не ваш ли это подарок, герцог? — спросила она, протягивая ему сверкающую рукоятку хлыста. — В футляре была карточка и на ней написано: «Отгадай, если можешь»и многоточие. Франсуаза и госпожа Дюме приписывают этот очаровательный сюрприз Бутше, но мой милый Бутша недостаточно богат, чтобы заплатить за такой прекрасный рубин. А папенька, которому — заметьте это хорошенько — я сказала в воскресенье вечером, что у меня нет хлыста, послал в Руан, и мне купили вот этот хлыст.
Модеста указала на хлыст, который держал ее отец. Рукоятка хлыста была усыпана бирюзой — модная выдумка того времени, ставшая теперь довольно шаблонной.
— Я отдал бы десять лет жизни, чтобы иметь право поднести вам эту прелестную вещицу, — учтиво ответил герцог.
— Ах, так вот он, этот дерзкий человек! — воскликнула Модеста, заметив подъезжавшего на лошади Каналиса. — Только поэты способны делать такие красивые подарки. Сударь, —
— Вот для чего Лабриер помчался вчера в Париж! — наивно воскликнул Каналис.
— Так это ваш секретарь позволил себе подобную вольность? — спросила Модеста, бледнея, и презрительно бросила хлыст Франсуазе Коше. — Дайте мне ваш хлыст, папенька.
— Бедный малый! А он-то лежит в постели, разбитый усталостью, — заметил Мельхиор, следуя за девушкой, которая пустила своего пони в галоп. — Вы жестоки, мадемуазель. «У меня есть только эта возможность напомнить ей о себе», — сказал мне Эрнест.
— Неужели вы стали бы уважать женщину, способную принимать подарки от всех без разбора? — спросила Модеста.
Удивленная молчанием Каналиса, Модеста приписала его невнимательность стуку копыт, заглушившему ее вопрос.
— Как вам нравится мучить тех, кто вас любит! — сказал герцог. — Ваше благородство, ваша гордость не вяжутся с этими выходками. Я начинаю подозревать, не клевещете ли вы на себя, заранее обдумывая свои злые слова и поступки?
— Ах, вы только сейчас это заметили, герцог? — спросила Модеста, смеясь. — Какая проницательность! Вы будете прекрасным мужем.
Всадники проехали молча целый километр. Модеста была удивлена, не чувствуя на себе пламенных взглядов Каналиса, и заметила, что его восхищение красотой пейзажа было явно преувеличенным. Ведь только накануне, любуясь вместе с поэтом восхитительным закатом солнца на море, она сказала, обратив внимание на его рассеянный, «отсутствующий» взор: «Как! Вы ничего не видели?» — «Я видел только вашу руку», — ответил он.
— Умеет ли господин Лабриер ездить верхом? — спросила Модеста, чтобы подразнить Каналиса.
— Не особенно хорошо, но все же ездит, — равнодушно ответил поэт, который стал холоден, как Гобенхейм до возвращения полковника.
Как только всадники выехали вслед за г-ном Миньоном на проселочную дорогу — сначала она шла по живописной долине, а затем поднималась на вершину холма, с которого открывался широкий вид на Сену, — Каналис пропустил вперед Модесту с герцогом и придержал свою лошадь, чтобы поравняться с полковником.
— Вы благородный человек, граф, вы военный, и я надеюсь, моя откровенность только поднимет меня в ваших глазах. Обе стороны проигрывают, когда брачное предложение и все связанные с ним переговоры, порой слишком откровенные, а порой, если хотите, чересчур хитроумные, поручаются третьему лицу. Мы с вами дворяне, оба не болтливы и вышли из того возраста, когда люди всему удивляются. Итак, поговорим по-дружески. Я готов подать вам в этом пример. Мне двадцать девять лет, у меня нет земельной собственности, и я честолюбив. Мадемуазель Модеста мне бесконечно нравится, вы должны были это заметить. Несмотря на недостатки, которые ваша прелестная дочь так щедро себе приписывает...
— Вдобавок к тем, которые у нее действительно есть, — вставил полковник улыбаясь.
— Я с удовольствием предложил бы ей руку и сердце, и мне кажется, что могу составить ее счастье. Вопрос приданого для меня — вопрос будущего, ныне поставленного на карту. Все девушки хотят быть любимыми, несмотря ни на что!Тем не менее вы не такой человек, чтобы выдать единственную дочь без приданого, а мое положение не только не позволяет мне вступить в так называемый брак по любви, но и взять в жены девушку, которая не обладала бы состоянием, по крайней мере равным моему. Мое жалованье, синекуры, Академия и издательства приносят мне около тридцати тысяч франков в год — состояние немалое для холостяка. Если наш общий с женой годовой доход составит шестьдесят тысяч франков, то мое материальное положение почти не изменится. Дадите ли вы миллион за мадемуазель Модестой?