Модификаты

Чередий Галина Валентиновна

— Не ожидай, Софи, что я когда-то стану в чем-нибудь обвинять тебя, — ворчливо возразил Рисве, потираясь щеками о мой живот и окончательно вымачивая ткань волосами. — Этого не будет, нет.

— Ну и ладно, с этой задачей я и сама прекрасно справлюсь, — рассмеялась я, ощущая необыкновенно сильное облегчение.

Мы еще какое-то время обнимались и словами и поцелуями заверяли друг друга в том, что все между нами хорошо и будет становиться только лучше. Но стало еще прохладнее, и, несмотря на жар, исходящий от большого тела Рисве, я начала дрожать в наполовину промокшем платье, что, естественно, вызвало новый взрыв его недовольства собой.

— Хочешь, я отведу тебя к Вали, Софи? — спросил он вроде бы с готовностью, но не смог скрыть унылых ноток в голосе. Отпускать меня или отводить на чужую территорию,

где наше уединение будет весьма условным, ему явно не хотелось.

— А еще есть варианты? — потерлась губами о его колючий подбородок, ловя себя на том, что такое прикосновение, а главное, ответное гулкое сглатывание и рывки кадыка теперь относятся к разряду сильных удовольствий для меня, вызывающих мощную зависимость.

— Я боюсь опять показаться слишком торопливым и давящим…

— Ты не такой.

— На самом деле — такой, когда это касается тебя, моя Софи. Поэтому я все же рискну предложить тебе войти в мой личный тирод и остаться там хозяйкой, — последнее он торопливо протараторил, будто боялся, что я его прерву.

— А у тебя там есть кровать?

— Кровать? — Он моргнул, похоже, совсем не ожидая такого вопроса. А чего тогда? Что я начну возмущаться и спорить с ним? — Кровать есть, Софи. И другая мебель, и кухонная утварь. И просто огромный зрелый лист орано, где я мечтал собственноручно купать мою анаад. И погреб глубже, чем у кого-либо, набитый всякой снедью, чтобы удовлетворить любой вкус. У меня давно уже есть все что угодно, не было только тебя.

— Ну что же, с моей стороны будет прямо-таки глупо не взять такого во всех отношениях подготовленного мужчину, — покачала я головой, поражаясь его энтузиазму и надежде, заставившей его глаза сверкать ярче в темноте. — Веди. Только уж учти, что в быту я тот еще подарок. Но обещаю учиться и стараться.

Возможно, Рисве и рассчитывал на более увлекательное продолжение вечера, но я буквально мгновенно провалилась в сон, стоило лишь растянуться на широченной постели, насквозь пропитанной ароматом кожи моего мужчины. Жаль только, что ни его тепло, ни защитная аура, которую я ощущала даже в бессознательном состоянии, не могли полностью избавить меня от просачивающихся извне кошмаров. Или они, наоборот, затаивались слишком глубоко во мне и коварно поднимались к поверхности, едва ослабевал контроль разума? Не важно, в любом случае я проснулась от того, что Глыба, схватив на руки меня, полностью мокрую от пота и трясущуюся от гнева и отчаяния, стал расхаживать по темной комнате. Он резко дышал и двигался стремительно, совсем не так, будто укачивал меня. Скорее уж, он таким образом пытался совладать с собой.

— Ты плакала… — глухо пробормотал он спустя какое-то время.

— Я однажды справлюсь с этим, — пообещала ему то, во что так сильно хотела верить сама. — Мне жаль, что это причиняет страдание тебе.

И это чистейшая правда, потому что боль, прямо-таки излучавшуюся от Рисве, настоящую, мощную и пронзительную, невозможно было не почувствовать. А еще ярость, бессильную ярость мужчины, который ничего не в силах поделать, ибо прошлое — непобедимый и недосягаемый противник даже для сильнейших.

— Ты не должна жалеть меня, Софи. Я не хочу, — Он опять заходил по комнате быстрее, таская меня прижатой к своему телу, словно впавшая в панику мать своего ребенка. — Если ты станешь жалеть меня, то будешь закрываться, щадить. А от этого станет только хуже. Говори со мной, изливай свою боль, делись. Ничего из того, что переживаю я, не может быть ужаснее того, через что прошла ты.

Я пообещала ему честность… но солгала. Потому что уже слишком стала бояться за него и дорожить им. Нельзя мужчине рассказывать о подобных вещах, не тогда, когда у него нет возможности что-то сделать с этим, отомстить, принести своей униженной женщине чертову голову обидчика, как бы первобытно это ни звучало. Это будет жрать его заживо и все время нашептывать безумные вещи, толкая на опрометчивые поступки. Мы переживем это другим способом, отстраняясь и выбрасывая из памяти крупицу за мерзкой крупицей. Тебя нет, Тюссан. Ты не владеешь моей жизнью и сознанием и никогда не владел.

ГЛАВА 32

Утро моей новой жизни в качестве замужней женщины началось, как и полагается, с новых впечатлений и обретения

малознакомых навыков. Проснуться с первыми лучами светила от взгляда своего мужчины, ласкающего кожу, — это как нежное, но при этом отчаянно нуждающееся прикосновение. Самой огладить глазами его великолепное обнаженное тело, визуально исцеловывая каждую совершенную линию, откровенно наслаждаясь постепенно пропитывающим пробуждающееся сознание пониманием, что он действительно мой, целиком, с головы до ног, никуда уже не исчезнет с уходом ночи. Медленно скользнуть кончиками пальцев по его груди и тут же услышать рваный вдох облегчения и мгновенного спонтанного чувственного возгорания, вторя чему сжимаются и мои легкие. Успеть оставить только один краткий поцелуй чуть ниже коричневого плоского диска соска и тут же очутиться окруженной со всех сторон его теплом и желанием, больше похожим на взрывную детонацию, спровоцированную лишь подтверждением моего полного пробуждения. Никаких сонных неторопливых ласк — сразу лютый голод Рисве, а потом таким же стремительным верховым пожаром и мой, и на утоление нужна бездна нашего общего времени. Губы требовательные, неугомонные, алчущие всего и сразу. Движения рук еще пока суматошные, ненасытные, будто он не в состоянии определиться, где бы хотел меня касаться сильнее в первую очередь, пальцы жаждут накрыть как можно больше кожи и изгибов одновременно. Я чуть торможу его, шепчу, подсказываю, умоляю не насыщаться столь жадно, ведь никуда не собираюсь ускользать и ни в чем отказывать. Не знала прежде, что учить мужчину постельным премудростям — настолько возбуждающе и увлекательно, что я готова заниматься этим хоть вечность. Или же тут дело в ученике? В любом случае тот факт, что здесь, в этом потрясающем месте у меня есть сколько угодно этого самого времени, чтобы потратить его именно на смакование наслаждения, ощущается еще одной новой гранью моей жизни. Гранью счастья. Мне некуда торопиться, ни к чему не нужно рваться, все, что нужно, у меня уже есть. Внезапно. Непривычно, но как же бесконечно хо-ро-шо.

Учиться разводить огонь в нашем домашнем очаге — та еще задачка для меня, особенно учитывая нервные метания и бормотания за моей спиной Рисве, который дико переживал, чтобы я не обожглась или не поранилась, приноравливаясь к штуке под названием "мок", на деле являвшейся чем-то вроде огнива. Ее пришлось взять взаймы у Вали, потому как это тоже был еще один из предметов, что женщина, по обычаю, приносила с собой в дом своего мужчины. До этого, как выяснилось, очаг в тироде холостого парня оставался неприкосновенным. Я видела, что мой энгсин с огромным удовольствием уже десять раз отобрал бы у меня упрямую чиркалку и сделал бы все сам, но традиции есть традиции, и они гласили, что одарить живым теплом домашний очаг нужно мне, и я решила им следовать по мере своих сил и пока они не шли вразрез с какими-то моими принципами. Питаться свободным мужчинам было принято на той самой общей "кухне", где мы тогда занимались заготовкой впрок сочного растения, причем на их желудках пробовали свои силы и навыки будущих хозяек незамужние девушки народа. Но Рисве мне признался, что он часто напрашивался на трапезы в дом Вали.

— М-да-а-а, — потерла я нос пальцами, любуясь разожженным-таки огнем, — с моими способностями в кулинарии в принципе и знанием сочетаний местных продуктов, как бы не пришлось нам обоим столоваться у этой доброй женщины на постоянной основе.

— Вали вряд ли будет против. Но из твоих рук я готов есть что угодно, — легкомысленно пожал широченными плечами Рисве. — Если понадобится, стану сам тебя кормить.

Похоже, абсолютно ничто не было способно поколебать его уверенность в удачном развитии наших отношений.

— Разве у вас принято, чтобы муж хозяйничал на кухне? — Я взялась за изучение содержимого нескольких глубоких плошек, которые он доставил из погреба. Ну и что с чем тут нужно смешивать и какой тепловой обработке подвергать?

— Единственное, что у нас по-настоящему не принято, — это вторгаться в чужую семью. Все остальное решается только между мужчиной и женщиной.

— Даже если муж груб и плохо обращается с женой? Никто не вмешается и тогда? — вырвалось у меня.

— Зачем бы ей с таким оставаться? Разве эта женщина не в своем уме, чтобы терпеть дурного энгсина, если вокруг всегда есть более достойные, нуждающиеся в ней?