Моё дерево Апельсина-лима
Шрифт:
Мои глаза еще имели силы наполниться слезами, и, зная, что мне нельзя было больше волноваться, Глория проводила дона Альворадо к выходу.
Мне становилось лучше. Я уже мог кое-что глотать и питать свой желудок. Только, когда вспоминал, поднималась температура и возвращались рвотные позывы, с дрожью и холодным потом. Иногда, сам того не желая, мне виделся Мангартиба, летящий и разламывающий его. Я просил Мальчика Бога, если я, хоть иногда имел для него значение, чтобы он ничего не почувствовал.
Приходила Глория и водила своими руками по моей голове.
— Не
Но для чего мне старое дерево манго, без зубов, которое уже не знает, как давать плоды? Даже мой саженец апельсина-лима скоро потеряет свое очарование, превратившись в дерево, как и любое другое…. И это, если ему дадут время, бедняжке.
Как некоторым легко умереть! Достаточно, чтобы пришел проклятый поезд, и готово. А как трудно уйти на небо мне! Все держат меня за ноги и не дают идти.
Доброта и настойчивость Глории достигли желаемого, и я стал немного разговаривать. Даже папа перестал уходить вечером. Тотока, так похудел от угрызения совести, что Жандире пришлось дать ему по шапке.
— Разве не хватит нам одного, Антонио?
— Тебе бы на мое место, чтобы почувствовать это. Ведь это я ему рассказал об этом. Все еще чувствую на своем животе его лицо плачущее, плачущее…
— Но ты не начнешь тоже плакать. Ты уже почти мужчина, а он будет жить. Оставь эти штучки и пойди, купи мне банку сгущенного молока в «Нищете и голоде».
— Тогда дай мне деньги, потому что папе уже больше не доверяют…
Слабость вызвала у меня продолжительную сонливость. Я уже не знал, когда был день, а когда ночь. Температура постепенно спадала, а мои конвульсии и дрожание начали удаляться.
Я открыл глаза, в полутьме сидела Глория, которая всегда была рядом. Она принесла кресло-качалку в спальню и часто засыпала от усталости.
— Годойя, уже вечер?
— Почти вечер, сердце мое.
— Не хочешь открыть окно?
— А у тебя не будет болеть голова?
— Думаю, что нет…
Ворвался свет, и я увидел кусочек красивого неба. Видя его, я опять стал плакать.
— Что это такое, Зез'e? Небо такое красивое, такое синее, которое Мальчик Бог сделал для тебя…. Он мне сегодня это сказал.
Она не понимала, что означало небо для меня. Она прилегла рядом со мной, взяла мои руки и говорила, старясь воодушевить меня. Лицо у нее было подавленным и худым.
— Смотри, Зез'e, еще немного и ты будешь здоров. Снова будешь гонять воздушные змеи, выигрывать реки шариков, лазить на деревья, садиться на Мизинца. Я хочу видеть тебя таким, как прежде, поющим песни, приносящим мне буклеты с песнями. Делающий столько прекрасных вещей! Ты видел, в какой печали улица? Все чувствуют твое отсутствие и твое веселье… Но ты должен помочь. Живи, живи и живи.
— Ты знаешь, Годойя, дело в том, что я не хочу больше жить. Если я выздоровею, то снова стану плохим. Ты не понимаешь меня. Для кого я должен быть хорошим?
— Ладно, но не надо всегда быть таким хорошим. Продолжай быть мальчиком, ребенком каким ты всегда был.
— Для чего, Годойя? Почему все
Она взяла мое лицо в свои руки и сказала, решительно:
— Смотри, Гум. Я клянусь тебе в одном. Когда ты вылечишься, никто, никто, даже Бог, не тронет тебя рукою. Только если раньше пройдут через мой труп. Ты веришь мне?
Я сделал утвердительный знак.
— А что такое труп?
Впервые лицо Глории осветилось большой радостью. Она захохотала, потому что знала, что если я заинтересовался трудными словами, значить у меня вновь появился интерес к жизни.
— Труп, означает то же самое, что и мертвый или покойник. Однако не будем говорить сейчас об этом, так как это не уместно.
Мне это показалось тем же самым, однако меня не покидала мысль, что вот уже много дней он был трупом. Глория продолжала говорить, обещая что-то, но я сейчас думал о птичках, синей птице и канарейке. Что с ними сделают? Лучше бы им умереть от тоски, как в случае со снегирем Орландо Рыжеволосого. Но лучше бы им открыли клетки, и выпустили на свободу. Но это будет, то, же самое, что и смерть. Они уже разучились летать. Они как глупые сидят на апельсиновых деревьях, пока детвора не собьет их рогатками. Когда Зико, остался без денег, чтобы содержать питомник «Узы крови», он открыл дверцы, и случилась эта подлость. Ни одной не удалось избежать метких выстрелов мальчишек.
В доме все начинает возвращаться к обычному ритму. Уже слышался по всему дому шум. Мама возвратилась на работу. Кресло-качалка вернулось в комнату, где всегда находилось. Только Глория продолжала оставаться на своем месте. Пока она не увидит меня на ногах, она не удалиться.
— Попей этот бульон, Гум. Жандира забила черную курицу, только, чтобы сделать тебе этот бульон. Смотри, какой прекрасный запах у него!
Она подула на ложку, чтобы остудить ее.
«Если хочешь, делай как я, окунай хлеб в кофе. Только не прихлебывай, когда пьешь. Это некрасиво».
— Но, что это, Гум? Не плачь из-за того, что забили черную курицу. Она была старая. Такая старая, что не несла яйца…
«Ты столько проделал, чтобы найти, где я живу…»
— Я знаю, что она была черной пантерой из Зоологического сада, но мы купим другую пантеру, более дикую, чем эта.
«Ну, беглец, где ты пропадал все это время?»
— Годойя, только не сейчас, если я выпью, то меня опять стошнит.
— А если я дам тебе его попозже, ты выпьешь?
Внезапно я выпалил фразу, сам того не желая:
«Обещаю, что стану хорошим, что не буду больше драться, что не буду больше говорить непристойности, и даже задница не буду говорить…. Но хочу навсегда остаться с тобой…»
На меня посмотрели с огорчением, думая, что я снова говорю с Мизинцем.
Сначала это было просто слабое царапание в окно, затем перешло в удары. Снаружи слышался очень тихий голос:
— Зез'e!..
Я поднялся и оперся головой в деревянную раму.
— Кто это?
— Я. Открой.
Я толкнул ручку, так чтобы не было шума и не разбудить Глорию. В темноте, как некое чудо, сверкал весь позолоченный Мингито.