Мое любимое чудовище

Хойт Элизабет

– О, Мод, где ты была?

– Спускалась к причалу за угрями: мне лодочник обещал. – Мод поставила на стол корзину со свежевыловленной рыбой. – Скучали по мне, а? – Заметив, как гость забрал из рук Лили блокнот, нянька удивленно уставилась на них и спросила: – И что это, по-вашему, значит?

– А то, что Калибан вовсе не умственно отсталый, хотя и делает все, чтобы его считали таковым, – ответила Лили.

– Значит, он может говорить?

Обе женщины воззрились на гостя, и он почувствовал, как к шее прилил жар.

– Нет, не может. – Лили откашлялась и сменила тему: – Индио купается. Мне

надо проследить, чтобы он не забыл помыть уши и не залил пол водой.

И она поспешила в другую комнату, а Мод принялась выкладывать из корзины угрей.

– Принесла воды с реки, чтобы вымыть посуду: ведро там, возле двери. Если не трудно, принесите его сюда.

Сунув блокнот в карман, Аполлон отправился за ведром. Если бы он знал, что им нужна вода, то сходил бы за ней сам.

Он поставил ведро рядом с камином, чтобы вода нагрелась, прекрасно осознавая, что пожилая служанка наблюдает за каждым его движением. И не ошибся: когда обернулся, она продолжала буравить его взглядом.

– У вас есть язык, Лили сказала, что вы вовсе не глупый, каким хотите казаться. Так может, тогда объясните, почему не можете говорить?

Аполлон машинально открыл рот, словно собирался ответить. В конце концов, он привык за двадцать восемь лет, что слова всегда сами собой, без каких-либо усилий выходили изо рта. Так ведь все просто, так обыденно… Но вот уже девять месяцев у него отсутствует то, что отличает людей от животных: речь.

И, возможно, это навсегда.

Аполлон пытался заговорить и раньше: пытался на протяжении дней и недель, – но все заканчивалось лишь саднящим горлом. Вспомнился тот день, когда в горло ему вонзился ботинок, когда на него плотоядно смотрел санитар психиатрической лечебницы, угрожая отправить в ад, и Аполлон опять почувствовал, как горло сжимает судорога, лишая его всякой надежды и присущего каждому человеческому существу дара речи.

В комнату вернулась мисс Стамп, и Аполлон не понял, что именно она увидела на его лице и что заставило ее одарить служанку гневным взглядом.

– Перестань его донимать, пожалуйста. Он не может говорить. И совершенно не важно почему, по крайней мере для нас.

Наверное, со стороны могло показаться, что он слабак, но Аполлон с благодарностью принял попытку мисс Стамп его защитить. Какая-то часть его души восставала против такого проявления трусости. Ведь мужчина – даже мужчина, лишенный дара речи, – не должен прятаться за женской юбкой. Наклонив голову, чтобы избежать взглядов обеих женщин, он направился к двери. Визит сюда был ошибкой, и он знал это с самого начала. Ему не стоило поддаваться соблазну и приходить в этот дом, да и вообще не стоило предпринимать попыток общаться с другими людьми, словно он по-прежнему был нормальным.

Маленькая и почему-то мокрая рука попыталась его удержать. Аполлон пребывал в таком смятении, что едва не отпрянул, но вовремя взял себя в руки и остановился.

Индио смотрел на него снизу вверх, и капли с его мокрых кудряшек падали на ночную рубашонку. Брови мальчика сошлись на переносице, и в его не по-детски серьезном взгляде почему-то полыхала боль.

– Вы уходите?

Аполлон кивнул.

– О… – Отпустив его руку, мальчик пожевал нижнюю губу. – А вы еще придете? Мы с Нарц будем вас ждать.

Аполлон нахмурился:

что ответить? Ему не стоило сюда возвращаться: это опасно, и не только потому, что женщины могли раскрыть его инкогнито.

– Пожалуйста, приходите, – услышал он мягкий голос мисс Стамп и удивленно посмотрел на нее.

Зеленые глаза смотрели спокойно и твердо. Потом он опять переключил внимание на мальчика и кивнул.

Его реакция оказалась мгновенной и бурной. Лицо Индио расплылось в широкой улыбке, он ринулся вперед, словно собирался обнять гостя, и лишь в последнюю минуту заставил себя остановиться и протянул руку. Маленькая ладошка исчезла в широкой ладони мужчины, и все же он пожал ее так, словно это был герцог в бархатном камзоле, а не босой семилетний мальчик в мокрой рубашонке.

Как ни хотелось Аполлону что-нибудь сказать, он опять только кивнул и вышел за дверь, но все-таки услышал, как пожилая служанка сказала мисс Стамп:

– Ну ты и дурочка.

Чтобы писать остроумные диалоги, с горечью думала Лили на следующий день, нужно самой быть очень остроумной, но в данный момент она не чувствовала себя таковой. Она сидела и тупо наблюдала, как левретка прыгала по старому дивану, пытаясь схватить муху, то и дело промахивалась и плюхалась со спинки на сиденье, а один раз едва не упала на пол.

Лили со стоном опустила голову на руки. Печально чувствовать себя ничуть не умнее Нарцисски.

– Дядя Эдвин! – В кои-то веки Индио гулял рядом с театром, поэтому Лили отчетливо услышала через дверь его исполненный восторга крик.

Она поспешно привела в порядок письменный стол, аккуратно сложила бумаги и подняла с пола упавшее перо.

В следующее мгновение дверь распахнулась, и, пригнувшись, в комнату вошел Эдвин Стамп со свертком под мышкой и племянником на плечах.

Позади них шагала Мод с корзиной выстиранного белья и с кислой миной поглядывала на гостя.

– Уф! – выдохнул Эдвин, опустив мальчика на диван и положив перед ним сверток.

Нарцисска тотчас же запрыгнула своему хозяину на колени и принялась облизывать смеющееся лицо. Эдвин же повернулся к Лили, картинно прижав руку к пояснице:

– Мне кажется, он потяжелел на целый стоун с тех пор, как я видел его последний раз.

– Возможно, тебе стоит наведываться к нам почаще, – произнесла Лили, поднимаясь со своего места, обняла брата, а потом отстранилась и заглянула ему в лицо.

На восемь лет старше сестры, Эдвин Стамп совершенно не походил на нее внешне, поскольку у них были разные отцы. Карьера их матери – ведущей актрисы театра – достигла своего расцвета, когда она забеременела Эдвином. Он стал плодом ее любовной связи с младшим сыном графа. Спустя восемь лет избыточное количество джина и случайная связь сделали свое дело, в очередной раз изменив жизнь Лиззи Стамп. К тому времени пристрастие к спиртному и многочисленные разочарования уничтожили красоту некогда привлекательной актрисы. Младший сын графа давно умер, да и в театре дела не ладились: ее почти не приглашали даже на роли второго плана, не говоря уж о главных, – и в результате после ночи бурных возлияний с простым носильщиком была зачата Лили. Об этом факте мать Лиззи Стамп любила вспоминать в моменты сильного эмоционального возбуждения.