Мое образование (Книга Cнов)
Шрифт:
Две ночи назад -- вещий сон. Вечеринка или какое-то празднование, присутствует довольно много народу... Джеймс, Брайон. Там Иэн, и мы заходим в спальню этого дома (а дом -- не мой), чтобы заняться этим. Но я не могу стащить с рук куртку и свитер...
Возвращаясь к вечеринке: там молодой человек с бородой. Я вижу его достаточно отчетливо, лет тридцати... тихий, приятный. И вот в спальне я вижу его же за окном. Между спальней и другой комнатой, в которой люди, -перегородка. В одном ее углу -- рваная дыра, в которую просачивается свет кричащего оттенка -- ярко-оранжевый
Вчера вечером поехал на день рождения к Джону Майерсу, и там был тот молодой человек с бородой, которого я видел во сне. Мы беседуем об оружии. Это он подстрелил того гуся, которого мы едим? Выстрел номер 2, разумеется... из помпового 12 калибра.
Сон об Уэйне Пропсте -- за ним окно, наполовину растаявшее, и он говорит, что мы можем вызвать любую политическую фигуру в зависимости от своего желания и благоразумия. Я признался, что вижу животных -- кенгуру и жирафов, но свет должен быть приглушен. Я гладил собаку, а потом в моей постели оказывалась собака или другое животное с розовой головой. Я снимаю у него с головы блоху и давлю ее ногтями.
Озеро днем
27 июля 1991 года -- после трех недель в больнице Топеки, по поводу тройного шунтирования и перелома бедра.
Лечу над африканским пейзажем в старом и хлипком жестяном самолетике. Я -- в маленьком отсеке без окон, меня болтает; если самолет перевернется вверх брюхом, я пойму -- вот Оно. Но мы приземляемся на краю озера или узкого залива, в котловине. Стоя на берегу, я вижу, как в прозрачной желтой воде резвится рыба на глубине двадцати-тридцати футов и еще глубже ближе к середине. Листья лилий трех футов в поперечнике, желтовато-серые, некоторые сверху сухие -- другие насквозь мокрые, стебли уходят вниз в прозрачную спокойную воду. Вдалеке -- узкая бухточка под ясным золотым светом дня.
В этой больнице случались периоды блаженной безмятежности без боли. (Я вздрагиваю, просыпаясь с криком страха.) Соскальзываю, падаю все глубже и глубже в легкий покой после опасного путешествия, молчащий мир у дневного озера, где солнце никогда не заходит и где всегда день близится к закату.
Как мы попали сюда, в это место где-то в Африке? В старом и хлипком жестяном самолете. Он летел в отделанном металлом маленьком отсеке -листовое железо, вроде внутренности оргонного аккумулятора. Окон не было, но светло. Он ощущал вибрацию и знал, что самолету грозит авария, но аппарат садится, и он выходит наружу.
Он -- на краю озера, в середине глубина -- шестьдесят футов. В поперечнике озеро -- около двухсот ярдов. На другом берегу -- деревня. Черные ребятишки цепочкой бредут по берегу озера в белых костюмчиках и платьицах. Вода -- прозрачно-желтая, круто уходит к центру в глубину. Плавают листья лилий трех футов в поперечнике, а стебли спускаются на дно в зеленовато-желтой дымке -- там косяками ходит черная рыба. Длиной она от одного фута до трех. Озеро находится в котловине. Вдалеке, в золотистом сиянии я вижу еще какую-то водную гладь -- озеро побольше или река.
Я стою на ближней стороне котловины с летчиком,
Неторопливо ноздри мне наполняет знакомый запах. Моча? Моча!!! Это озеро мочи. Многие годы крепкой желтой мочи. И медленно весь безрадостный ужас этого застойного места бьет его, точно ногой под дых.
– - Рыбку половим, кто за?
– - Чешуя покрыта коркой кристаллов желтой мочи, мясо желтое и маслянистое от мочи. Где же самолет? Никакого самолета здесь нет. Он пытается добраться до кромки котловины. Постоянно поскальзывается на белых камешках, гладких и скользких. Где же летчик? Никакого летчика здесь нет. Солнце не движется. Лишь неизменное сияние в золотой дали, на величественной желто-коричневой реке дерьма и мочи.
Дуад! Из котловины!? За котловиной? За котловиной ничего нет!
Глубокая топь чистой желтой мочи, вековая течь Дуада там, в западном далеке, омытая золотым сиянием солнца, которое никогда не заходит.
Вечная бдительность и ловкость владения оружием, которые здесь никогда не понадобятся -- в этой желтой мертвой точке, где постоянно клонится к закату день.
~~~
В классе, вроде Школы Джона Берроуза. Комната переполнена людьми, и я стою перед ними. Кто-то вызывает Фреда Тернера. Я отвечаю:
– - Я его знаю, приму звонок и передам сообщение.
– - Посыльный -средних лет, довольно осанистый, одет в какой-то серый мундир, почтальон, уборщик, привратник, курьер -- и явно не хорошие новости принес.
Фред что -- умер? Последнее, что я о нем слышал, -- он в Аргентине, преподает в Армии, как выигрывать в пинг-понг, в этом умении ему равных нет. Должно быть, он сейчас моих лет -- семьдесят семь. Интересно, он до сих пор впутывается в "незначительные происшествия"? Так, замараться, знаете ли.
– - Аллаху это не нравится, -- как неумолимо говорил Бени Мениси. И все же Капитан-расстрига как-то умудрился там не присутствовать, когда все рухнуло.
– - О юуу-хууу?
Его с позором прогнали со Службы. Перевели в крошечную уборную и дали все сержантские инструкции не подчиняться приказам, если таковые вообще будут. А кроме этого -- натравили на него Комиссию Зед. И какой-то полковник, похожий на высеченного в камне истукана горы Рашмор(98), вынимает трубку и скрежещет:
– - По нашему мнению, Тернер, вы в Армии ни к черту не годитесь.
Ох, батюшки, умеет же он изобразить маленького туземца.
– - Мне жаль это слышать от вас, сэр. Я всегда пытался хорошо выполнять свою работу, сэр, насколько хватало моих способностей, сэр. Вы не могли бы привести какие-либо конкретные упущения, сэр? Я изо всех сил старался добиться этого звания, сэр. Да что там, я помню, как получил нашивки младшего летехи, и как у меня перехватывало в горле при этой песне: "Нашивки на твоих плечах, а звезды у тебя в глазах".
Ни стыда, ни совести. Ревет "Звездно-полосатое знамя", скосив на сторону пасть, -- а у него пасть такая, что за оградой лагеря слыхать.