Моё печальное счастье
Шрифт:
Иногда она звала меня в свою комнату, чтобы я примерила ее туалеты.
— Я хочу посмотреть на свою элегантность, — так объясняла она. Я безропотно подчинялась. Она оправляла на мне платья, то прикалывая корсаж, то вынимая булавки, и ее длинные пальцы задерживались на моем теле. Я стояла истуканом, как деревянный манекен, не понимая, что за удовольствие испытывала она, сначала наряжая меня, потом раздевая.
В конце концов, она бросала все кучей на кровать.
— О'кей, Луиза!
Я спускалась вниз, а она наполняла стакан больше, чем обычно.
Часы, проведенные в
— Приходите посидеть в саду, Луиза.
На диване-качалке можно было устроиться втроем. Тельма садилась посередине, а я сбоку крепко хваталась за перекладину, так как никогда не любила качелей. Тельма загораживала от меня Джесса, но я видела его скрещенные ноги, сквозь тонкую ткань альпага угадывалось, какие они мускулистые. Отталкиваясь правым каблуком, он приводил качели в движение. Я отдавалась этому сказочному парению, повторяя про себя: «Я на острове, я на острове!» Мне было достаточно взглянуть на небо, чтобы обнаружить в причудливых облаках то, чего не хватало нашему пейзажу. Одно облако было похоже на пальму, другое — на коралловый риф, а голубой небосвод превращался в морскую гладь. Однажды мне явился даже людоед, но только не из бесконечной лазури, а из калитки сада, и так он был похож на Артура, что я позеленела от ужаса.
Да, это был Артур, собственной персоной, набравшийся, отвратительный! Он зловредно ухмылялся, видя меня усевшейся рядом с америкашками.
— Шлюха! — заорал он. — Шлюха!
Он грозил мне кулаком. Месье Руленд поднялся, чтобы охладить его пыл, думая, что это какой-нибудь бродяга, но я опередила его.
— Не связывайтесь с ним, это друг моей матери…
— Он пьян?
— Да.
Он слишком привык к пьяным, Джесс Руленд, и снова опустился на качели.
Артур был хорош, с горящими глазами, слюнявым ртом!
— Ты что, больной? — бросилась я к нему. — Что ты себе позволяешь?
— Ты подстилка, Луиза, — прозвучало в ответ. — Ты развратничаешь с этой гнусью! Самая настоящая подстилка, вот ты кто. Моя сука Мирка даже в течке ведет себя приличнее! Или сама возвращайся домой, или я тебя силком вытащу отсюда за задницу, ты слышала?
Если бы в саду был колодец, я утопилась бы в нем, только бы избежать взгляда Руленда и тех соседей, что, привлеченные скандалом, вышли на порог.
— Послушай, Артур, — прошипела я, хватая его за руку, — послушай меня хорошенько…
Должно быть, он прочел в моих глазах такое, что сразу же затих.
— Если ты не прекратишь скандалить, я иду к матери, и мы обе отсюда уезжаем. Ты останешься один в своем поганом доме. Ты понял? Ты понял?
Это его чуть-чуть отрезвило, и он отправился
Дверь отворилась.
— Хелло, Луиза!
Сквозь пелену слез он показался мне еще красивее. Он улыбался.
— Ничего страшного, не стоит плакать…
— Вы сердитесь на меня?
— За что? Вы здесь ни при чем!
Я снова ничком упала на кровать и, зарыв лицо в подушку, прокричала: «Спасибо!»
Не знаю, слышал ли он меня. Во всяком случае, он несколько раз нежно потрепал мне волосы перед тем как выйти.
Жизнь так и продолжала идти своим чередом из месяца в месяц, и, думаю, в конце концов, мне удалось обрести некое спокойное счастье. Конечно, я ожидала иного, предвкушала более разнообразную и интересную жизнь, но чем больше я размышляла об этом, тем чаще приходила к убеждению, что все-таки счастье мне улыбнулось.
С самого начала мне показалось странным поведение мадам в состоянии опьянения. Обычно выпившие люди болтливы. Они возбуждены, жестикулируют, кричат или смеются. Тельма оставалась молчаливой, углубленной в себя. Только вечером в гостиной она несколько оживлялась и начинала позировать перед Джессом… Иногда по ночам, когда алкоголь вместо того чтобы свалить ее с ног, лишал сна, она поднималась, чтобы прокручивать пластинки. С наступлением зимы в вечерний церемониал были внесены легкие изменения. Вместо пеньюара мадам Руленд накидывала меховое манто. У нее было одно великолепное светло-коричневое с длинным и тонким ворсом… Я не знаю толком, что за животное вынудили расстаться с таким роскошным покровом, возможно, это была норка. В мехах я, сами понимаете, не ахти…
Во всяком случае, когда я ее впервые увидела совсем голой в этом великолепии, я остолбенела.
Пеньюар, наброшенный на обнаженное тело, — он для того и создан, не правда ли? В случае же с меховым манто все приобретает абсолютно иной, странный смысл… Быть в прислугах — значит уметь ничему не удивляться. Надо сказать себе раз и навсегда, что правда на их стороне, или вести себя так, будто и на самом деле они — обладатели истины в последней инстанции. Надо уважать их мании и пороки, ведь нам за это и платят. Это не что иное как негласное соглашение (но вовсе не коллективный договор, как выразился бы болван Артур).
Итак, наступила зима. В наших краях, даже когда сильно метет, зима никогда не бывает белой; грязно-серый — вот ее цвет. В грязи и копоти Леопольдвиль зимой уподобляется больной женщине…
Однажды вечером месье Руленд вернулся озабоченным. С наступлением холодов он носил непромокаемый плащ, с погончиками на плечах, что делало его похожим на офицера. Он что-то долго обсуждал с женой, которая, как ни странно, не совсем еще окосела. Потом они позвали меня в гостиную. Я разожгла камин, и поленья дружно потрескивали, распространяя смоляной запах.