Мое последнее слово. Речи подсудимых на судебных процессах 1966 - 1974}

Гинзбург Александр

Меня обвиняют в том, что я включил в свой сборник материалы, которые суд считает антисоветскими Я говорю о листовке, подписанной «Сопротивление» и о «Письме к старому другу» К сожалению, защитники почти не пытались опровергнуть это мнение обвинения суда Я вынужден говорить об этом, потому что если суд признает эти документы криминальными, то в дальнейшем они не могут быть никем защищены, как это получилось со статьей Синявского «Что такое социалистический реализм» Именно поэтому я, как составитель этого сборника, считаю своей обязанностью говорить об этих двух документах.

Сначала о листовке «Сопротивление». О чем в ней идет речь, суду известно Факты, изложенные в ней, соответствуют действительности, что подтвердили свидетели,

например, Куше в Не было ни одного свидетельского показания о том, что эти факты — выдумка или клевета В ходе судебного разбирательства неоднократно цитировалась эта листовка, в частности слова «свирепость псов только подчеркивает наклонности дрессировщиков» В этой листовке речь не идет о советской власти в целом В ней говорится лишь о тех сотрудниках органов КГБ, которые разогнали митинг гласности, а затем исключили из университета сорок студентов, принимавших участие в этом митинге Эти действия кажутся мне незаконными Если суд находит их правомерными, за это несет ответственность суд Я уже давал по этому поводу объяснения и говорил, что, с моей точки зрения, митинг в защиту Синявского и Даниэля был совершенно законен и исключать из университета его участников никто не имел права При этом все действия сотрудников КГБ совершались в грубой и недопустимой форме и они темным пятном ложатся на репутацию этой почтенной организации Таким образом, я считаю, что эта листовка, может быть, резка, но не направлена против советской власти, а лишь против действий отдельных работников КГБ Кроме того, в этой листовке не содержится никакой клеветы, нет искажения фактов, в ней лишь ставится упрек представителям власти за одно конкретное действие Я прошу суд исключить этот документ из разряда антисоветских.

Теперь о «Письме к старому другу». Я уже говорил, что не знаю, кто его автор, но думаю, что это человек, переживший ужасы сталинских концлагерей Он пишет «И ты, и я — мы знаем сталинское время» И об этом времени автор говорит в резкой форме Но это недостаточное основание для объявления этого документа антисоветским В речи председателя КГБ Андропова, посвященной 50-летию КГБ говорится «Мы не должны забывать то время, когда к руководству нашими органами пробрались политические авантюристы» К тому же призывает автор «Письма к старому другу» Здесь приводилась и другая цитата из этого письма «Горький выдвинул людоедский лозунг — если враг не сдается, его уничтожают» Во-первых, это относится к тому времени, о котором я только что говорил. Во-вторых, критика одного, даже крупного, писателя, не является критикой всей власти Человек, переживший ужасы этого времени, не может не волноваться, когда ему вдруг кажется, что в теперешней жизни он видит рецидивы прошлого, и тогда выражение этого беспокойства в резкой форме вполне правомерно. Я утверждаю, что в «Письме к старому другу» не содержится клеветы на советский строй и призыва к его свержению, и прошу суд не квалифицировать это произведение как антисоветское.

По поводу пункта обвинения, связанного с передачей мною Губанову нескольких газетных вырезок антисоветского содержания, моим адвокатом была приведена полная и основательная аргументация, и я не буду ее повторять.

По поводу того, что сборник материалов по делу Синявского и Даниэля, составленный мной, был с моего ведома передан Галансковым в НТС, тоже достаточно убедительно и аргументирование доказано, что эта версия не только не подтвердилась, но и противоречит фактам, выявленным в ходе судебного следствия.

Итак, меня обвиняют в том, что я составил тенденциозный сборник материалов по делу Синявского и Даниэля. Я не признаю себя виновным. Я поступил так, потому что убежден в своей правоте. Мой адвокат просил для меня справедливого приговора Я знаю, что вы меня осудите, потому что ни один человек, обвинявшийся по статье 70, еще не был оправдан. Я спокойно отправлюсь в лагерь отбывать

свой срок. Вы можете посадить меня в тюрьму, отправить в лагерь, но я уверен, что никто из честных людей меня не осудит. Я прошу суд об одном — дать мне срок, не меньший, чем Галанскову (В зале смех, крики: «Больше!» «Больше!»)

Во время речи Гинзбурга судья Миронов неоднократно прерывал его, делал ему замечания.

Последнее слово Ларисы Богораз

11.10 1968

Суд над демонстрантами на Красной площади (25 августа 1968 г), выступившими против оккупации Чехословакии, проходил в Москве в октябре 1968 г Старший научный сотрудник Л Богораз была приговорена к ссылке на 4 года, физик П Литвинов — к ссылке на 5 лет, поэт В Делоне — к 2,5 годам лишения свободы, рабочий В Дремлюга — к 3 годам лишения свободы, лингвист К Бабицкий — к ссылке на 3 года

О процессе демонстрантов на Красной площади см. «Посев» Ма 11/1968; «Хронику текущих событий», выпуск 4 (Спецвыпуск «Посева» № 1}; книгу Н Горбаневской «Полдень» (изд «Посев», Д970) — Ред.

Сначала я вынуждена заявить нечто, к моему последнему слову не относящееся, в зал суда не допущены мои друзья и родственники — мои и других подсудимых Тем самым нарушена ст 18 УПК, гарантирующая гласность судебного разбирательства.

В последнем слове я не имею возможности и не намерена — здесь и сейчас — обосновывать свою точку зрения по чехословацкому вопросу. Буду говорить только о мотивах своих действий. Почему я, «будучи несогласна с решением КПСС и Советского правительства о вводе войск в ЧССР», не только подала заявление об этом в своем институте, но и вышла на демонстрацию на Красную площадь?

Судья: Не говорите о своих убеждениях. Не выходите за рамки судебного разбирательства.

Богораз: Я не выхожу за рамки судебного разбирательства. Был такой вопрос у прокурора. В ходе судебного разбирательства был поставлен вопрос о мотивах, и я имею право остановиться на этом. Мой поступок не был импульсивным. Я действовала обдуманно, полностью отдавая себе отчет в последствиях своего поступка.

Я люблю жизнь и ценю свободу, и я понимала, что рискую своей свободой и не хотела бы ее потерять.

Я не считаю себя общественным деятелем. Общественная жизнь — для меня далеко не самая важная и интересная сторона жизни. Тем более, политическая жизнь. Чтобы мне решиться на демонстрацию, мне пришлось преодолеть свою инертность, свою неприязнь к публичности.

Я предпочла бы поступить не так. Я предпочла бы поддержать моих единомышленников — известных людей. Известных своей профессией или по своему положению в обществе. Я предпочла бы присоединить свой безымянный голос к протесту этих людей. Таких людей в нашей стране не нашлось. Но ведь мои убеждения от этого не изменились.

Я оказалась перед выбором: протестовать или промолчать. Для меня промолчать — значило присоединиться к одобрению действий, которых я не одобряю. Промолчать — значило для меня солгать. Я не считаю свой образ действий единственно правильным, но для меня это было единственно воз-можным решением.

Для меня мало было знать, что нет моего голоса «за», — для меня было важно, что не будет моего голоса «против».

Именно митинги, радио, сообщения в прессе о всеобщей поддержке побудили меня сказать: я против, я несогласна. Если бы я этого не сделала, я считала бы себя ответственной за эти действия правительства, точно так же, как на всех взрослых гражданах нашей страны лежит ответственность за все действия нашего правительства, точно так же, как на весь наш народ ложится ответственность за сталинско-бериевские лагеря, за смертные приговоры, за…