Мое последнее слово. Речи подсудимых на судебных процессах 1966 - 1974}
Шрифт:
Пункт об устной пропаганде возводит на меня обвинение в клевете. Клевета — это юридический термин. И следствие должно было бы доказать, что я не только лгал, но и лгал заведомо. Между тем, такой вопрос даже и не вставал на следствии — так оно было убеждено в моей полной уверенности в своей правоте. Например, вопрос о ЧССР, который не раз поднимался на следствии. Следователь не раз выражал сожаление, что не может опровергнуть мои аргументы ввиду своей неподготовленности к спору. И вот теперь это обращается в формальное обвинение в клевете. Термин «клевета», лишенный доказательности, перестает быть юридическим термином и превращается в простую брань по адресу обвиняемого. Я готов выслушать приговор, но не оскорбления.
Другая особенность пункта об устной пропаганде такова. Я не юрист, и за разъяснением закона мне естественно обратиться к популярной юридической литературе. Для чего же и ведется правовое просвещение? И вот, обращаясь к книге «Особо опасные государственные преступления» (М., 1963 г., коллектив авторов), читаем: «…преступления (по ст. 70) не будет в тех случаях, когда лицо выступает с критикой тех или иных мероприятий КПСС и Советского правительства или оценивает их как неправильные. Поэтому, например, несогласие лица с освоением целинных и залежных земель, критика внешней политики СССР, неодобрение помощи другим странам со стороны СССР и т. п. не может явиться основанием для привлечения к уголовной ответственности».
А теперь посмотрим, какие же высказывания инкриминируются мне в обвинительном заключении? Разве не такие же, как те, о которых идет речь в цитате? Что ж, включите их в приговор. Но вынесите заодно и частное определение в адрес Госюриздата, который своими публикациями вводит советских граждан в заблуждение. Позиции прокурора, который отождествляет любую критику беззакония с антисоветизмом, многие порадуются. Последыши 37-го года рады будут укрыться под сень статьи 70 УК. Тут прокурор говорил о борьбе, которая идет во всем мире, о бомбах, которые падают во Вьетнаме. Да, опасность бомб есть, но есть и другая опасность, о которой нельзя забывать, — опасность возрождения сталинизма.
Судья прерывает замечанием, что это не относится к делу.
В числе моих якобы клеветнических высказываний в обвинительном заключении упоминается мое убеждение о том, что в СССР людей судят за убеждения. Если даже это не так, то пусть этот суд станет первым, когда человека осудят за убеждения. И не надо ссылаться на то, что судят не за убеждения, а за их распространение. Подтвердить такую позицию приговором — значит официально воспитывать в советских людях лицемерие: думай, что хочешь, но говори противоположное. А между тем, еще Герцен говорил: «Громкая открытая речь одна только может удовлетворить человека». А его соратник Огарев ему вторил: «Только выговоренное убеждение свято».
В этом процессе есть одна деталь, придающая ему особую остроту: речь идет об одном из объектов моей устной пропаганды, о Владимирском. Суд выяснил, какие узы тесной дружбы (двадцать пять лет) связывают меня с этим человеком. Ближе человека у меня не было. И вот, наши беседы наедине, наши интимнейшие раздумья и споры вдруг стали предметом уголовного расследования. Странный прецедент! В качестве контраста мне хочется привести ту позицию, которую занимал великий вольнодумец Вольтер: «Ненавижу ваши идеи, но готов отдать жизнь за то, чтобы вы имели право их выразить». Если отбросить все юридические ухищрения и обнажить самую суть вопроса, то он окажется очень простым. Ответ на него важен не только для меня, но и для вас, граждане судьи, и для всех находящихся в этом зале, да и за его пределами: будет или нет накануне 50-летия СССР разговор наедине двух закадычных друзей признан уголовным преступлением, будет или нет?
Переходя к конкретной мере наказания, предлагаемой прокурором, — 5 лет строгого режима плюс 2 года ссылки, — хочу напомнить, что в дополнение к приговору, который вы мне вынесете, я получу тем самым и дополнительную меру наказания: 5 лет лишения прописки, т. е. всего 12
Я очертил здесь перед вами тот комплекс проблем, который поднимает настоящий процесс, лишь называемый уголовным, а на самом деле являющийся политическим. Разумеется, суд не может решить всех этих проблем, но повлиять на их разрешение в его силах. Можно еще дальше развивать эскалацию репрессий, поддерживающих неестественную напряженность, а можно, поняв остроту проблем, содействовать смягчению этой напряженности. Поэтому я сейчас призываю суд лишь к одному: умеренности и сдержанности.
Благодарю.
Последнее слово Якова Павлова 8.2.1974
Суд над техником-проектировщиком Я. Павловым вместе с пятью другими христианами-баптистами состоялся в г. Талды-Курган Казахской ССР. По статье 130 УК КазССР (нарушение законов об отделении церкви от государства) Я. Павлов был приговорен к 5 годам лагерей усиленного режима. Кроме того, он был лишен родительских прав по отношению к своим восьмерым детям.
О суде над группой евангельских христиан-баптистов в Талды-Кургане см. «Посев» № 9/1974;
«Хронику защиты прав в { СССР»} выпуск{ 8.} — { Ред.}
Граждане судьи, граждане заседатели! Нас обвиняют по статье 130 ч. 2 в нарушении законодательства о культах. Что можно сказать в нашу защиту? Мы, верующие, все наши действия прежде всего рассматриваем с точки зрения верности Богу. Жизнь наша непосредственно подчинена Богу. Поймите, что верующие не могут идти на компромиссы с Богом. Верующий должен или верно служить Богу или быть отступником в своих глазах.
Здесь прежде всего идет речь о велении совести, пробужденной Богом. Человек искренне верующий не может иначе жить, как по совести, освященной Богом. Вот поэтому закон и говорит о свободе совести. И когда издавался декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», подписывающие его понимали, что значит свобода совести. Это не свобода старцев и калек, сидящих на печи и молящихся, когда их никто и не видит — для таких и закона не нужно, — а свобода верующих, молодых и старых, свободно совершать служение своему Богу, открыто сообща учить детей и самим учиться религии, не подвергаясь в то же время преследованиям со стороны власти. Такую свободу верующие в СССР имели до 192? года.
А законодательство о культах прямо направлено на стеснение совести, на подавление чувств верующих. Мы не можем принять условий служения Богу, определяемых законодательством — оно противоречит учению Христа. А вы знаете, что первые христиане, чтобы остаться верными Богу, шли на любые мучения, на костры, на кресты, на арену римского Колизея, были растерзываемы зверями, перепиливаемы пилами, скитались, не имея места, где склонить голову, в холоде и голоде, в постоянных опасностях от предательства. И все это потому, что они имели настоящую веру, настоящие убеждения, неподкупную совесть. В это время Церковь не несла духовного урона и имела настоящую божественную чистоту. Урон она понесла после, когда стала как неверная жена по отношению к Богу. Вот тогда-то и появились ложные учения, разделившие христианство на различные толки, что мы и видим сегодня.