Моё сердце в тебе бьётся
Шрифт:
Верю! Понимаете?
А потому стараюсь не жаться забитым воробышком в салоне его авто. Вот только парень как будто чувствует меня или вовсе видит насквозь.
– Жалеешь, что согласилась на мое приглашение?
– Ну, – пожала плечами, – я пока в раздумье жалеть об этом или пока еще рано.
И Соболевский на мои слова тихо рассмеялся, а потом, остановившись на светофоре, повернулся ко мне и сказал.
– А я так рад, что ты согласилась. Ты даже не представляешь как. У меня тут седьмое небо, – и постучал указательным пальцем по виску.
Бам!
Это мое сердце так реагирует на его проникновенные слова. Ужасно прекрасно, если хотите знать. И я вся таю рядом с ним как мороженка в солнечный день и кайфую от этого неимоверно. И хочется с глупой улыбкой на лице ответить ему:
– И я тоже рада.
Но я, конечно же, молчу и не смею сказать таких провокационных слов.
Стесняюсь.
Спустя минут десять мы уже заезжаем на подземную парковку, а потом и поднимаемся в лифте, непрерывно смотря друг другу в глаза. Точнее, я, то и дело, соскальзываю взглядом на губы Никиты и вспоминаю то, как он целовал меня, ловя жаркие толчки в низ живота, а вслед за ними мурашки по всему телу.
– Не смотри на меня так, – шепчет парень.
– Как?
– Так, как я всегда об этом мечтал, – подходит ближе и прислоняется лбом к моему лбу.
Дышим часто и дыхание наше смешивается, создавая иллюзию, что мы единое целое. А может так и есть? Ох, да хоть бы…
Створки лифта открываются, и Никита подхватывает мою ладонь, и тащит в сторону слишком знакомой двери. Почти родной. Я так торопилась отсюда сбежать. А оказалось, что все зря. Уже тогда, в сентябре, я напрочь увязла в Соболевском. Ведь я даже ревновала его к самой же себе. Да, списывала это на что угодно и не хотела признавать очевидные вещи, но от правды не убежишь и она такова – мне нравилось быть с этим парнем. Нравилось!
От и до!
Но вот дверной замок щелкнул за моей спиной, и я зависла, наблюдая, как Никита стаскивает с меня шапку, разматывает шарф и расстегивает пуховик. И улыбается, смотря мне прямо в глаза, от чего я опять отлетаю куда-то за грани реальности.
– Дать тебе что-нибудь переодеться?
– О…это…было бы чудесно, – киваю я, смирившись с тем, что складная речь в его присутствии мне дается с большим трудом.
– Сама найдешь или помочь? – и в тусклом освещении прихожей сверкнула его белозубая улыбка.
– Сама, – шепчу и уверенно киваю головой.
– Тогда, – и гостеприимно указывает мне внутрь дома, – милости прошу. Чувствуй себя как дома.
Я тут же прохожу в гостиную, а оттуда двигаюсь в сторону спальни и гардеробной. Повсюду, впрочем, как и всегда, идеальный порядок. Этого у Соболевского не отнять.
Замираю. Медленно веду ладонью по аккуратной стопке с кипенно-белыми футболками. Беру одну и прижимаю к своему лицу, вдыхая полными легкими запах чистоты и свежести. Кайфую. С другой полки подхватываю домашние штаны на завязках и в кратчайшие сроки облачаюсь в этот нехитрый наряд.
Конечно, мне все велико и болтается, как на вешалке, но стоит мне только снова появиться
– Что-то не так? – обеспокоенно оглядываю я себя с головы до ног.
– Нет, – тянет он, – все так, Алёнка, все так, – и я от его восхищенного взгляда опять впадаю в высшую степень стеснения. Краснею, зажимаюсь, отворачиваюсь и иду к дивану, наконец-то замечая наряженную новогоднюю красавицу.
– Ух, ты! Ёлка!
– Ну я же говорил, – хмыкает с кухни Никита, – ты голодная?
– Ой, нет, – качаю я головой.
– Тогда может чай, кофе?
– Может, – оглядываюсь на него из-за плеча.
– Что предпочитаешь? – отвечает он мне пристальным взглядом.
– Ты же сам прекрасно знаешь, что я предпочитаю, – улыбаюсь, вспоминая, сколько раз Соболевский готовил мне на завтрак мой любимый горячий напиток.
Не ошибся и сейчас. Ничего не забыл, все помнит – и это так чертовски приятно, что невозможно описать. Уже спустя минуты три парень поставил на журнальный столик большую кружку латте с маршмеллоу и тарелочку с точно такими же суфле, как и в кружке. Объедение, м-м-м!
– Спасибо, – приняла я напиток и тут же отхлебнула, прикрывая веки от наслаждения, а когда открыла их снова, то потонула в черной ночи глаз Соболевского.
– Может кино посмотрим? – спросил он тихо.
– Давай, – кивнула я и снова отпила из кружки, ожидая пока Никита выберет что-нибудь для ночного просмотра.
– О, а тут, смотри, идет «Иван Васильевич». Самое начало. Ты как? – кивнул он на телевизор, а потом вопросительно посмотрел на меня.
– Отличный выбор, – согласно затрясла я головой.
На том и порешили.
Правда уже спустя минут пятнадцать в моей кружке закончился напиток, и я нервно закрутилась на диване, совершенно не понимая, как усесться поудобнее. И так мостилась и эдак, посматривала на Никиту, который вольготно развалился на подушках, насмешливо глядя на меня.
– Иди сюда, – хрипло припечатал он и мои внутренности окатило кипятком.
И сердце забилось где-то в горле, перекрывая кислород. Пальцы дрогнули… а тело само потянулось к нему, игнорируя абсолютно все вопли разума. К черту его! Просто к черту!
Легла рядом на бок и тут же его рука мягко опустилась мне на талию. Полежала там некоторое время, за которое во голове отгремели очередные залпы грандиозного салюта. А потом двинулась дальше.
И все. Тушите свет!
Какой там «Иван Васильевич»? Какую он профессию там сменил? Вот вообще до фонаря!
Ведь ладонь Никиты накрыла мой живот, а пальцы неспешно двигались, постепенно задирая футболку все выше, выше и выше. Пока не обожгли мою кожу своим касанием.
Последний судорожный вздох и я забываю, как должны правильно функционировать мои легкие. Они то заходятся в агонии, работая на износ, то полностью и бесповоротно стопорятся. И я больше не девочка Алёна – я сплошной клубок из оголенных нервов и визжащих рецепторов.