Мое тело – Босфор
Шрифт:
Сегодня я лечу в Стамбул. Он как престарелый любовник терпеливо ждет, приготовив мне свои подарки. Мне кажется, я прочитала о нем все, что было написано. Хотя мне только кажется. Пара статей в интернете, несколько фото – словно из другого мира, и любовь с первого взгляда. Ты мой папочка Стамбул. Я стремлюсь к тебе как ни к кому на этом свете. Мы еще совсем не знакомы. Я придумала тебя с нуля.
Третий день в Стамбуле. Подсчитывание оставшихся после разгула денег. Никогда я не накоплю на машину. Никогда у меня не будет норковой шубы, золотых колье и сумочки из змеиной кожи. Для этого нужно быть такой же расчетливой, как сами турки. Конец апреля,
О н и легко могут пообедать очищенным о г у р ц о м, в избытке возимом по улицам на тележках. “Бир миллион, бир миллион!” - скороговоркой выкрикивает цену продавец безделушек.
Турецкие кошки совсем не похожи на наших.
Моя внешность почему-то с трудом поддается классификации. В Париже ко мне обращаются по-французски, в Лондоне - по-английски, в Стамбуле - по-турецки. Даже в тех местах, где кишат одни туристы. И никто не верит, что мисс издалека. Унисекс, космополит, маргинал, парадокс.
Когда я начну стареть, и меня совсем перестанут любить, я, наверно, буду покупать любовь турецких мальчиков, как это делают старые немки.
В этот раз мы опять встречаемся со Шляпой. Мы переписываемся по несколько раз в день, и даже сочиняем друг другу стихи на English - чужом для нас обоих языке.
Когда я пишу, что купила билеты и спрашиваю про погоду, по моей информации она не очень, он извергает долгий радостный вопль, насколько громким он возможен в письменной форме, и большими буквами пишет, что разгонит руками все тучи, которые посмеют скопиться надо мной. Шляпа сдержит свое обещание, и в день моего приезда дожди прекратятся.
– Встретимся возле отеля Цюрих.
– Да я уже давно здесь, внизу.
– Боже, как ты ПОХУДЕЛ!!!
– God, Аллах, неужели мы снова вместе?!! Ты видишь, я вызвал Солнце для тебя!
Мы бродим по всем улицам Стамбула.
Переплываем на забитом пароме из Азии в Европу, из Европы в Азию.
Взявшись за руки, стоим на набережной и долго смотрим на закат, ни о чем не думая. Мимо мальчик провозит тележку с кассетами, в середине тележки – несколько искусственных цветов, из допотопного магнитофона слышатся восточная ностальгия. Шляпа вздрагивает.
– Сейчас ты услышишь мою любимую песню. Сейчас, если найдем.
Он переговаривается с мальчиком. Я провожаю взглядом солнце, уходящее на покой. Нашли. Мальчик ставит диск и я вслушиваюсь в мужское пение. Красиво. Я, правда, хотела другую песню… Шляпа смотрит на меня так, словно сейчас откусит часть моего тела. Он расплачивается с мальчишкой и дает мне заветный диск: послушаешь дома. Тебе должно понравиться.
Суфле вместо орешка
Шляпа обнимает меня, словно ястреб, который ни за что не выпустит свою жертву. Он счастлив и, конечно же, мечтает о воссоединении наших тел. Но в этот раз ничего этого не будет. Шляпа, ты стал другом, открывшим мне другие берега. Я люблю твою страну больше, чем тебя. Прояснение отношений не удается отложить в долгий ящик.
– Почему ты стала холодна ко мне? Я ждал большего от нашей встречи! Я обнимал и целовал деревья в ожидании тебя! Я спал в обнимку с твоими фотографиями! Я носил их у сердца и целовал твое лицо каждую минуту!
– Прости, Шляп, у меня обычные женские дела.
– Ты думаешь, я поверю?
– Тебе показать?!!
Я так рьяно собираюсь продемонстрировать то, чего нет на самом деле, что Шляпа с испугом отмахивается: ладно, ладно, верю.
– Только не говори, что целоваться
– Почему нельзя? А мы что делаем??! разве не целуемся?!
– Не так, как раньше.
– Зайдем в кафе. Ты так хочешь продолжить этот разговор?
– Хочу.
В ходе дальнейшего выяснения я выливаю на Шляпу чашку кофе и стремительно выбегаю, бросив на стол деньги за свою порцию. Оказавшись на свободе, замедляю ход, мое внимание привлекает выступление местных барабанщиков в уличном баре. Вокруг толпятся люди, и я залезаю на каменную ограду, чтобы лучше видеть неожиданное дневное шоу. Но шоу оказывается прямо перед носом: мимо, не заметив меня, пробегает безумная Шляпа, и лицо его искажено страданием. Он страшно напуган моим исчезновением, и вращает глазами в поисках любимой. Ужасное зрелище мешает мне дослушать веселых барабанщиков. Я покорно слезаю со своей наблюдательной вышки и бросаюсь вдогонку. Теперь мне жаль бедную Шляпу. Я и не ожидала такого эффекта после бурной сцены в кафе.
Вижу Шляпу на другой стороне улицы, он чувствует мой взгляд и поворачивается. Между нами – два ряда машин, у него стойка тигра, он вот-вот побежит по крышам мне навстречу. За эти несколько секунд Шляпа успокаивается. Мы молча берем друг друга за руки.
Через полчаса решаемся заговорить.
– Бармен тебе случайно ничего не сказал? Эти сумасшедшие русские, или что-нибудь такое?
– Нет, промолчал, но нас он никогда не забудет!
Мы смеемся.
Наверно, поэтому у турков так мало своих фильмов. Зачем им кино, когда они каждый день смотрят его в реальности. И правда, турецкие фильмы сняты отвратительно. Турки с трудом осваивают крупный план в течение последних ста лет, может быть, из-за своей природной скученности. Сюжет сводится к разговорам и чувственным сценам с недоступными женщинами. Женская недоступность – основа основ, и мужики готовы разгрызать камни, дабы приблизить возможность обладания. Грызть камни они способны с рождения, крепкий орешек для них не проблема. А мы даже не орешки, а суфле. Но только до поры до времени.
Раньше сюда не приходили — здесь оказывались. Сюда несла центробежная сила империй.
Шляпа водит меня по всем закоулкам бескрайнего Стамбула. Я фотографирую дерущихся мальчишек, которых он тщетно пытается разнять. Не могу оторваться от старой развалины жилого дома, в котором, наверно, прожило десять поколений. Мы переплываем на суденышке, забитом местным населением, с берега на берег, из Азии в Европу и обратно. Я не успеваю усваивать увиденное и окончательно тупею, восприятие обострено, осмысление –ноль, меня можно теперь посадить на скамейку, накрыть, как птицу, тряпкой, и четко говорить мне в ухо турецкие фразы. С утра я все воспроизведу, как по учебнику. Может быть, даже спою дикую восточную песню.
Darling, что ты еще хочешь посмотреть?
Не знаю.
Дворец Топкапи? Султан Сарай?
Спасибо, Дария. Я хочу где-нибудь просто посидеть.
Остальные полдня до заката мы сидим в парке перед дворцом, и молча греем лица на расщедрившемся в этот день солнце. Разве нужно что-то еще?
Стамбул так велик, что, если пожар уничтожит десять тысяч либо двадцать тысяч домов, и тогда об этом не знают и спрашивают, где был пожар. Все сады кипарисовые. И сколько ни есть в Стамбуле дорог до Эдирне и других городов, все они тянутся на шесть дней пути и вымощены. Везде и всюду имеются источники и родники, а также стражники и полицейские, чтобы не было учинено ущерба либо драки.*