Мое ускорение
Шрифт:
Легонько тыкаю его в бочину, заставляя скривиться от боли.
— Выражения выбирай, дяденька, — насмешливо говорю я и закрываю дверь за ним.
— Толя, ты не дослушал, — пытается что-то сказать Паша.
— Паш, или работать будем или интриги затевать. Хорош уже. У нас проблемы серьёзные, не время обсуждать, — прерываю я, доставая папку с рисунками. — Вот смотри, что вчера в качестве наглядной агитации хотели на стенах домов изобразить.
— Узнаю руку Юрия Константиновича, — хмыкнул Пашка. — Он мне игральные карты ручной росписи
Восторженный тон Павла сразу сменился смущением, ведь рядом стояла Александра, и она догадалась, что там за карты рисовали для него.
— Сейчас не об этом! — поднял руку я. — Веди к художнику.
Изначальный план по вытряхиванию информации о заказчиках этой провокации силой и угрозами из художника сразу дал трещину. Фронтовик без ноги от колена, ещё крепкий мужик лет шестидесяти, смотрел на нас без приязни. Выхлоп перегара свидетельствовал о вчерашнем употреблении горячительного. Бить и угрожать фронтовику, об этом свидетельствовали рисунки и фото на стене его мастерской, где дед Юра ещё был молодой и с орденами, я не смогу.
— Кто надо тот и дал, а что не понравилось? — могу вон её на рисунке изобразить, — недовольный дедок кивнул на Сашку. — Очень такая фактурная девица.
— Бутылка нужна, — сразу сказал я, когда мы не солоно хлебавши вышли в коридор. — Да рано ещё, купить негде.
— У меня есть, — обыкновенно сказал Павел. — «Столичная» и коньяк ещё, только, кто платить будет?
— Коньяк ему дорого, а водку давай, я куплю, уж очень охота Комлеву этих диверсантов сдать, — обрадовался я.
— За десятку брал, — предупредил Пашка.
— Ух, ты какая цаца! — довольно разглядывал бутылку водки Юрий Константинович пять минут спустя. — Скажу я вам, робята, кто приказал. На меня не ссылайтесь. Говнистый енто мужик. Выгонит на пенсию, угрожал уже пару раз.
— Сука! — с чувством выругался я.
Такое задание деду Юре дал лично Комлев. Понятно, что жаловаться ему на него же нет смысла, и доказательств у меня нет, получается.
— Уважили старика! Так что вам нарисовать-то? Сделаю, — не слушая моих матов, предложил художник.
«И то хлеб, хоть нарисует что надо. Хотя, манал я за это доплачивать постоянно», — размышлял я по пути назад в наш кабинет, пытаясь задушить воспоминания о червонце.
— Толя, ты меня искал? — радушно всплеснул руками завотделом Комлев, вернувшийся почему-то раньше, чем мне говорили.
Машу ребятам, чтобы дальше шли без меня.
— Да. Вот, посмотрите, какой-то гандон подсунул нашим добровольным художницам рисунки для оформления панельных домов на Комсомольском проспекте, — раскрываю папку я, не глядя на мужика.
Боюсь себя выдать.
— Найти бы эту сволочь, да по морде! — изобразил двоечку в воздухе я.
Комлев отшатнулся.
— А кто не выяснил? — настороженно спросил он.
— Не говорит пират одноногий, — скривился я. — Всё равно узнаю и скандал учиню.
— Ох, какая гадость, —
— Не! Я в горкоме КПСС хочу показать, — мстительно сказал я, глядя на пятнеющего завотделом.
Комлев внезапно сменил траекторию движения и направился в сторону подвальной коморки художника. Хрен ему по всей его глупой морде. Юрий Константинович закрылся и до вечера открывать дверь никому не собирался. Туалет у него в каморке есть, а по делам он часто уезжал из горкома.
Просидел за делами до вечера, всех своих помощников разослал по городу с поручениями, а сам сидел и мозговал — не упустил ли чего? Надо ещё брать кого-то. Зашиваемся и вшестером.
Вечером по привычке поперся чего-то к Сашке, но та меня не пустила. Сказала, голова болит! Вот смех, давно я такого не слышал от женщины. Да ей же хуже, у меня сегодня на ужин настоящие голубцы с мясом, а у неё, как я видел, бутылка кефира и батон.
— На голубцы приходи через час, — сказал я, особо ни на что не надеясь.
Их я готовил в советской чудо-технике — скороварке. «Чудо» — это марка скороварки. Купил ещё давно за четырнадцать рублей и пользуюсь иногда. Принцип работы скороварки основан на известном физическом законе: температура кипения воды зависит от атмосферного давления. Внутри скороварки, благодаря герметично закрывающейся крышке, достигается высокое давление и получается перегретая жидкость.
Я уже вручную снижал давление в скороварке-пароварке, давая возможность моему блюду дойти до готовности, как услышал стук в дверь. Открываю и радуюсь, что наделал много голубцов. За порогом Ленка, Илья и… Сашка.
— Что у тебя тут шипит? Опять щи готовишь? — тараторит Ленка, отодвигая меня с дороги.
Да я и сам не пытаюсь встать между ней и предметом её интереса.
— А что, вам Сашка не сказала? — делаю удивленный вид я.
— Сказала, голубцы какие-то. Хм. Давно не ела их, — сдаёт голодную подружку соседка.
Я так и думал. Видать, Сашке и есть хотца и неудобно ко мне идти. Она же обиделась. Вот и сделала финт ушами, упомянула про мое предложение Ленке. Сашка закатывает глаза и порывается уйти.
— Готово уже, давайте дегустировать! — не даю ей сделать это я.
— Вот ты молодец, Толя! Умеешь готовить, — хвалит меня Лукарь.
А то, поживи с моё одна, тоже «воленс не воленс» научишься.
— А я ведь, Толя, уезжаю! Родители меня отправляют в санаторий какой-то, неврологический, — признаётся Ленка уже, когда мы пьём чай.
Илюха, судя по всему, уже в курсе этого.
— Поезжай! Здоровье поправь, и мы тут без тебя нервы подлечим, — одобряю я.
Александра ушла вместе со всеми, предложив, правда, вымыть посуду. Нет уж — обиделась так обиделась. Я с полным пузом, если чего и хочу сейчас, так это спать. Кручу радио перед сном.