Мое взрослое детство
Шрифт:
Стою на сцене и пою! Все дети на меня с интересом смотрят... А если удается плакать... Та что там говорить...
Я выступала регулярно в концертах нашего лагеря и во всех соседних, лишь бы пригласили. Путевку на первую смену мама достала с трудом, зато путевку
В каждой смене жгли два пионерских костра — один в начале смены, другой — на закрытие. Если в концерте на первом костре выступали кто с чем, то на закрытии целый продуманный спектакль. Я выходила на сцену два, а то и три раза — и все с новыми песнями. Тогда мы с Диной вспомнили, из довоенных песен «Эх, Андрюша". Она имело большой успех, меня даже дразнили: «Андрюша! Иди сюда...» Жизнь в лагере была прекрасной! И ем, и купаюсь, и хожу в лес, и выступаю на сцене!
Я пробыла в Райеленовке еще одну смену. Мама приезжала ко мне, привозила вкусное... А когда мы в конце лета вернулись домой, то это был уже другой дом, другая квартира. Из этой квартиры я уехала в 1953 году в Москву поступать в Институт кинематографии. Я очень люблю эту квартиру. Она самая лучшая в мире.
Когда мама привела меня в новое жилье, вид у нее был виноватый и растерянный. А мне квартира понравилась. Она напомнила мне ту нашу подвальную комнатку по Мордвиновскому переулку, где я родилась. Там прошли светлые, неповторимые дни с моим папой. А с той, другой, квартирой связано только самое горькое — война, голод, холод, немцы, страх.
— Нет, мам, эта квартира лучше! Здесь тепло и хлеб за стенкой (магазин «Хлеб» у нас действительно через стенку). Я буду самой первой занимать очередь за хлебом! Не переживай, скоро папа приедет, будет опять весело и легко... ну, мам!
Тете Вале дали комнатку в подвале на другом конце города, и постепенно мы ее потеряли из виду.
Как-то после войны она появилась у нас и попросила маму быть свидетельницей — на нее подала в суд соседка, за то, что к тете Вале ходит мужчина, а она — тетя Валя — не замужем. И как это так? Соседка этого не потерпит! У нее семья, муж. Мама рассказывала, что сильно нервничала, перед тем как ей войти в зал суда.
Я решила послушать, что там происходит, приоткрыла дверь и слышу Валин голос:
— Товарищи судьи! Ну и что же, что ко мне ходит мужчина? У нее есть муж! Да. Я не замужем. Да, мой муж — майор — геройски пал смертью храбрых, ребенок умер с голоду... Вот... Там стоит моя соседка Леля... Вызовите ее... Мы с ней страдали в войну, она подтвердит!»
Мама похолодела от ужаса. Какой муж майор? Какой ребенок умер? Тетю Валю оправдали. Она была благодарна, что мама пришла.
— Валь! Ты хоть бы предупредила про мужа и про ребенка. А вдруг меня бы стали спрашивать? Ты что, в самом деле...
— Ах, Леля... я уж совсем ненормалес. Ты извини, сама не знаю, как это вырвалось. Как-то жаль себя стало. Мой адвокат аж подскочил после этого... Хо-хо!
Тетя Валя действительно имела отношение к театру. До войны она работала в переездном областном театре... костюмером.
МУЗЫКАЛЬНАЯ ШКОЛА
0сенью 1944 года в моей жизни произошло знаменательное событие — я поступила в музыкальную школу-семилетку имени Бетховена.
Папа прислал посылку, и в ней «для дочурки» была юбочка в складочку со шлейками через плечо, блестящая креп-сатиновая кофточка, рукава фонариком. Мама на меня это все надела, а на голову завязала огромный белый бант. Такую нарядную и повела меня на экзамен в музыкальную школу.
Когда мы появились, в коридоре уже было много детей и родителей. Мы спросили, кто последний, заняли очередь, и я стала изучать детей, заранее гадая, кто на что способен .Прозвенел колокольчик, и нас впустили в экзаменационный зал.
За большим столом сидели учителя во главе с директором школы Николаем Николаевичем Хлебниковым. Набирались классы по фортепьяно и класс «по охране детского голоса». В него-то я и поступала. На экзамене дети должны были:
1. Что -то спеть.
2. Повторить музыкальную фразу, которую играли на рояле.
3. Отбить в ладоши предлагаемый ритм.
Вот и все. А я так нервничала!
Но что дети пели! И «В лесу родилась елочка», и «Мы едем, едем, едем в далекие края». А некоторые были такие стеснительные и зажатые, что из них чуть ли не клещами вытягивали «Чижика-пыжика». Я ждала своей очереди. Меня бил озноб от нетерпения и возмущения. Как можно петь такую чушь? Ведь это поют в три года. Есть столько прекрасных сложных песен. В девять лет их пора бы уже знать. Мы с мамой подошли к роялю.
«Что ты нам споешь, девочка?» — «А что пожелаете. Могу спеть патриотическую, могу лирическую, о любви — какую скажете. Могу исполнить песню с жестикуляцией...» — «С чем?» — «С жестикуляцией». Все оживились. Понятно, после «Елочки" и «Чижика»! «Ну-ка, ну-ка, интересно»... Я откашлялась, как это делают профессиональные певицы, и громко объявила: «Песня с жестикуляцией про Витю Черевичного". Учителя рыдали от смеха, глядя на мою жестикуляцию. А я ни на кого не смотрела, «дула свое». А потом, не дав им опомниться, запела самую «взрослую» песню «Встретились мы в баре ресторана»: «Где же ты теперь, моя Татьяна, моя любовь, мои прежние мечты...»
В музыкальную школу меня приняли безоговорочно. Экзамен прошел «на ура!" Но чтобы мама меня похвалила...
«Вот последнюю песню ты спела зря, Люся. Это совсем не детская песня. Надо было бы тебе это сообразить. Все шло ничего, а это зря».
«Мам, ну в школу же меня приняли? А ты видела, как все слушали? Нет, ты скажи, ты видела' Ты видела или нет? А что, петь про «чижика»? Да я, когда даже маленькая была, такого не пела».
«К сожалению, ты этого не пела. Твой папочка учил тебя по-своему. У него все не как у людей».