Мое знакомство с Виталиным
Шрифт:
Офицер запел:
Горные вершины
Спят во тьме ночной... {17}
Она грустно склонила голову.
Я стоял за нею, пожирая глазами ее открытые плечи, боясь перевести дыхание.
Она казалась так грустна, так больна! Я готов был плакать.
Января 7.
Да, чем больше я вглядываюсь в эту природу, тем она становится мне непонятнее... тем я больше люблю ее. Зачем так полны значения наши разговоры о совершенно общих предметах, наши разговоры, которые ведутся при матери, при других. Мы говорили нынче о ревности. Я защищал это чувство... Она сказала, что ревность оскорбительна.
Сестра ее пела в гостиной
– Бросьте эту пошлость, - сказал я, подходя к ней вместе с Антонией.
– Пошлость? почему же?
– спросила Антония.
Я сказал, что _люди_ расстаются не так.
– Полноте, все так кончается, - заметила она с недоверчивою улыбкою.
– Нет, - отвечал я, - кончается часто и серьезнее...
О, моя бедная жизнь, долго ли будешь ты в противоречии с моими словами?!
Пришел какой-то господин, который не помешал мне, впрочем, говорить с матерью о том, о чем изо всех женщин можно говорить только с ней - о настоящем состоянии общества. Я был зол и резок.
Антония слушала меня слишком серьезно...
Я начал говорить о моих верованиях, - о той молитве, которою я могу молиться, которою наполняет мою душу Вечное целое!
– Вы с ним согласны?
– спросил господин Антонию, которая, наклонясь к столу, задумчиво чертила по нему пальцем.
– Вполне, - отвечала она быстро и живо.
Января 9.
Валдайский заехал ко мне нынче и просидел целый вечер... Он прямо сказал мне, что видит меня насквозь. Я не отпирался - да и к чему?.. Разве моя любовь бросает на нее тень?.. Он говорил мне потом, что я ревнив и что ревновать смешно и странно. Я согласился, что это так - да и сам я знаю, что это так.
Февраля 1.
Она больна - и говорит, что боится смерти...
Я стал было говорить что-то о бессмертии: но скоро заметил, что мне это вовсе не пристало.
Я начал о смерти...
Мы сидели вдали от всех, у маленького стола в гостиной; она на диване, я против нее на креслах, неподвижно прильнувши взглядом к ее голубым глазам, сверкавшим блеском лихорадки.
О, зачем я не мог быть у ног ее, зачем не мог я целовать пальцы ее бледной прозрачной руки!
Пора все это кончить...
Февраля 10.
Да - это должно было кончиться так, а не иначе. Всякое ложное положение рано или поздно рассекается разом, как Гордиев узел.
Я еду - и никто этого не знает.
Вечером.
В последний раз пошел к ним. У них сидел Валдайский. Я был невольно зол и болен; он сыпал остроумие.
– До свидания, - сказал я, взявшись за шляпу.
– Прощайте, - обратился я к ней.
И я вышел...
Навсегда!
– ---
Этим кончаются записки Виталина, - потому что на другой день после последнего свидания он уехал из Москвы. Я нарочно оставил эти записки во всей их отрывочности, хотя после Виталин рассказывал мне подробно всю историю. Дело в том, что эта история - слишком старая история. Пускай в партиции уцелеют одни эффектные места; зачем нам речитативы? Как итальянцы оперу, - слушаем мы всегда чужую исповедь и принимаем в ней к сердцу только сродные нам впечатления.
III
ПОЭТ В ДОМАШНЕЙ ЖИЗНИ
Познакомиться с Виталиным было для меня дело очень нетрудное. В одно прекрасное утро - и слово "прекрасное" употребляю я
Виталин принял меня в халате, спросил, что мне угодно, и когда я, отдавая ему рукопись, объявил, в чем дело, он просил меня садиться.
– Верно, Брага на меня сердится?
– спросил он, перевертывая тетради...
– Чудак, ей-богу, - продолжал он...
– Вы давно его знаете?
– Я познакомился с ним в Москве, - отвечал я.
– А вы давно из Москвы?
Я сказал ему.
Между нами завязался разговор о Москве. Оказалось, что у нас есть очень много общих знакомых и что мы чуть ли даже не встречались у кого-нибудь из них.
От Москвы разговор перешел на Петербург, от Петербурга мало-помалу на такие пункты, на которых люди, несколько жившие, скоро сходятся один с другим.
Мы сошлись с Виталиным с первого раза, хотя никогда не сделались друзьями, потому что обоим нам равно, кажется, надоели разные дружбы. Дружба обязывает к разного рода услугам и даже пожертвованиям, а всякая обязанность слишком тягостна и скучна; и притом же бывают годы, когда люди перестают искать в других любви или уважения, а просто ищут развлечения, без всяких дальнейших претензий. Виталин был рад, что нашел во мне человека, способного угадывать мысль его по полуслову, я также был очень доволен тем, что мне было с кем говорить. Найти человека, с которым можно говорить, не рассуждать, но просто говорить, более еще, с которым можно подчас и молчать без всякой неловкости, не думая ни обидеть его, ни внушать о себе невыгодной мысли, - о! это дело очень трудное. Я знавал людей, которые во внутри души оскорблялись тем, что я часто с ними молчал, хотя это-то и показывало мое полное к ним уважение. Говорить - но о чем же говорить, о мой боже? Говорить - значит, лгать, ибо слова существуют вовсе не для того, чтобы высказывать мысли, а разве для того, чтобы их скрывать. {19} В Москве я позволял себе говорить об интересах человечества, потому что там господствует общая мания прикрывать ими интересы праздности, но в Петербурге заботиться о прикрытии его драгоценнейших интересов, интересов кармана, - было бы непозволительно смешно... С Виталиным мы касались часто самых глубоких современных вопросов, но тотчас же и оставляли этот разговор, потому что с первого же раза нашли, что нам нечем удивлять один другого. Да и чем же, в самом деле? Не ненавистию ли к старым преданиям? Но мы предпочитали смеяться над ними на самом деле и делом доказывать полное к ним презрение.
Я стал ходить к Виталину каждый день, и целые дни, лежа на двух противоположных диванах, мы не могли наговориться друг с другом. Мы говорили о вздоре, если хотите, но не скучали. Потом мы даже полюбили друг друга, но эта любовь не влекла за собою никогда тягостных обязанностей, уничтожения одной личности в пользу другой. Когда у кого-либо из нас случались деньги, мы занимали друг у друга, и, разумеется, без отдачи, но никто из нас и не подумал бы даже просить другого хлопотать о деньгах - я потому, что знал слишком хорошо собственную лень и верил в лень других, - он потому, что слишком хорошо знал людей и их привязанность к благородным металлам...