Мое!
Шрифт:
Она свернула с дороги, остановила автомобиль на заросшей травой обочине, выключила фары и мотор.
Ее сумочка была рядом, но пистолет остался в саквояже в отеле. Она сидела, трясясь, чувствуя, как ускользает теплый воздух и в машину входит ночь. Кто там в доме Диди Морз? Вор? Что он крадет? Ее керамику? Лаура знала, что может либо сидеть здесь и мысленно переливать из пустого в порожнее, либо пройти к дому. Храбрость была здесь ни при чем — это было отчаяние.
Лаура вышла, открыла багажник и взяла в руки монтировку. Потом застегнула пальто до самой шеи и пошла к дому по вьющейся среди леса грунтовой дорожке. Ни проблеска света ни в одном окне коттеджа. Ни одной машины не видно. Воображение
Ребенок опять плакал. Этот звук вырвал Мэри из облачного замка сна, и она скрипнула зубами. Это был отличный сон, и она была молодой и стройной, и волосы ее были цвета летнего солнца. Это был сон, из которого она ни за что не ушла бы, но ребенок опять плакал. «Дети — убийцы снов», — приподнявшись в кровати, подумала она. А ей грезилось, как она отдает ребенка Лорду Джеку, как он улыбается ей во всем ослепительном блеске своей красоты. Лорд Джек опять ее полюбит и все будет правильно в этом мире.
Но Лорда Джека здесь не было. Не было его и у Плачущей леди. Лорд Джек не придет. Сейчас не придет. И никогда не придет.
Ребенок плакал, и его плач полосовал бритвой ее мозг. Она встала, подобная наполненному отчаянием колодцу, и почувствовала знакомую прежнюю ярость, начинающую проступать сквозь поры ее кожи.
— Тише, — сказала она, — тише, Барабанщик! Он не слушается. Его крик разбудит соседей, и налетят вызванные свиньи. Почему дети всегда хотят ее вот так предать? Почему отбирают ее любовь и завязывают ее в узлы извращенной ненависти? Что толку теперь в Барабанщике, когда Лорд Джек его не хочет? Барабанщик — всего лишь кричащий кусок мяса, и жизнь его не имеет ни цели, ни смысла. Сейчас она его ненавидела, потому что поняла, что натворила, чтобы принести его Лорду Джеку. Все это позади, и Лорд Джек никогда не увидит эту вопящую тряпичную куклу.
— Ты перестанешь орать? — присев в темноте на край кровати, спросила она Барабанщика. Тихо спросила. Барабанщик забулькал и заплакал громче. — Ах ты так! — сказала Мэри и встала. — Ну ладно. Ты у меня перестанешь орать.
Она включила свет в кухне, повернула ручку конфорки ч поставила плиту на максимум.
Лаура медленно поднималась по ступеням к двери дома Диди Морз. У двери притаилась глиняная кошка, ветер шуршал на крыльце сухими листьями. Лаура протянула руку и попробовала слегка повернуть дверную ручку. Заперто. Она отошла от двери, спустилась опять по ступеням и обошла дом сзади. Пальцы так крепко стиснули монтировку, что онемели от холода. За домом был гараж на одну машину и каменная пристройка, запертая висячим замком на цепи. Лаура подумала, что там Диди занимается своей керамикой. Странные глиняные скульптуры стояли среди голых деревьев, как инопланетные растения. Сейчас, в темноте, их не было видно, но они были отлично видны, когда Лаура с Марком приехали первый раз в субботу. Все виды керамических безделушек — кормушки для птиц, мобили и другие, не столь легко определяемые, — висели на ветвях деревьев. Было ясно, что Беделия Морз — или Диана Дэниеле, как она теперь называлась, — вкладывала душу в работу, которую начала еще в одной коммуне с Марком. Лаура подошла к задней двери, шурша опавшими листьями, и там тоже попробовала дверную ручку.
Она легко повернулась. У Лауры снова подпрыгнуло сердце. Она провела рукой по двери и обнаружила, что одна из стеклянных филенок снята. Не выбита, потому что осколков нет. Вынута, будто вырезана стеклорезом.
Она открыла двери и встала на пороге. Где-то в лесу сова заухала на луну. Холодный ветер свистел в ветвях деревьев и позвякивали на своих подвесках глиняные украшения. Лаура непроизвольно поежилась, стоя в дверном
С бьющимся сердцем Лаура подняла монтировку и вошла в дом.
Мэри подхватила ребенка. Грубо. Крик младенца дрогнул, захлебнулся и снова начал набирать силу — тонкий, высокий вой, которого Мэри больше не могла вынести.
— ЗАТКНИСЬ! — крикнула она в покрасневшее, скулящее плачущее личико. — ЗАТКНИСЬ, ТЫ, ГОВНО МЕЛКОЕ!
Ребенок продолжал плакать. Мэри душил крик ярости. Какой дурой надо было быть, чтобы поверить, будто объявление дал Лорд Джек! Поверить, что ему нужны она и ребенок после всех этих лет? Поверить, что она ему небезразлична? Всем на нее наплевать. Всем. Она украла этого ребенка и разрушила свое прикрытие, пошла на смертельный риск, сунув палку в осиное гнездо легавых… И все это ради предательской книги Эдварда Фордайса о Штормовом Фронте.
Она еще разберется с Эдвардом перед тем, как уедет. Заставит себя всадить ему пулю между глаз и выкинуть тело в мусорный бак. Но сейчас здесь был ребенок, разрывающийся в крике на части. «Барабанщик», — подумала она и едко улыбнулась.
— Так ты хочешь плакать? — затрясла она его. — Так ты хочешь плакать? — И она встряхнула его сильнее. Плач перешел в визг. — Так ты у меня поплачешь!
Она поволокла его в кухню, где над зловеще-красной горелкой дрожал горячий воздух. Младенец дрожал, продолжая завывать и сучить ногами. Не нужен ей этот маленький ублюдок! Не нужен ей Лорд Джек! Никто ей не нужен! Она заставит Барабанщика перестать плакать, заставит его слушаться, а то, что останется, бросит свиньям и этой бабе по имени Лаура Клейборн. Потом она снова уйдет в подполье, глубокое подполье, где ее никто не тронет, и в последний раз повернется спиной к мечте идиота о любви и надежде.
— Плачь! — заорала она. — Плачь! Плачь! Она стиснула затылок ребенка и ткнула его лицом в раскаленную горелку.
Лаура прислушивалась в темноте, биение сердца и громкое дыхание ее выдавали.
«Уходи отсюда, — сказала она себе. — Ты здесь чужая. Ты забралась далеко от дома и слишком далеко зашла».
Если в доме Беделии Морз шарит грабитель, то это его дело. Но она не ушла и стала нашаривать пальцами выключатель. Рука что-то зацепила, оно весело зазвенело, и Лаура подпрыгнула на целый фут. Чертова глиняная подвеска. Она наделала шума больше, чем полковой оркестр.
Лаура нащупала выключатель и зажгла свет.
По шее дохнуло теплом. Она обернулась и оказалась лицом к лицу с человеком, который стоял у нее за спиной. Ее рот раскрылся для крика. Рука в черной перчатке метнулась быстрее, чем голова кобры, и зажала ей рот раньше, чем оттуда вылетел звук.
Лицо ребенка почти касалось пламени. Он упрямо вопил, и Мэри подобралась, готовясь услышать крик агонии. Крик раздался.
— НЕТ!
Кто-то схватил ее сзади, отталкивая от раскаленной горелки, .
— Нет, о Господи, нет!
Не выпуская Барабанщика, Мэри двинула локтем назад и услышала чей-то сдавленный выдох, когда во что-то попала. Рыжеволосая женщина выдирала у нее Барабанщика, и Мэри не знала ее лица. Женщина повторяла:
— Мэри, не надо! Не надо! Пожалуйста, не надо! Ее руки снова вцепились в ребенка, и Мэри крепко приложила эту рыжую спиной о стену. Это ее ребенок, и она может с ним делать все, что ей заблагорассудится. Она рискнула жизнью, чтобы добыть этого ребенка, и никто у нее его не отберет. Женщина опять стала драться с ней за Барабанщика, позади ярко-красно светилась плита, и ребенок выл.