Мое!
Шрифт:
Она встала и прошла обратно в кухню. Фонарика не было. Монтировка осталась. Ее неудержимо подмывало заплакать, и она чуть не поддалась этому жестокому другу — плачу. Но она не доверяла себе, что сможет перестать, если начнет, и она стояла, прижав руки к глазам, пока это желание не прошло, Шок отступил на задний план сознания, дожидаясь своей очереди, чтобы навалиться на нее. Сейчас ничего нельзя было сделать, только вернуться к машине и ехать обратно в «Дейз-Инн». Правое плечо превращалось в сплошной черный синяк, спина болела там, где пришелся удар о кухонную полку.
Но она не дала себя убить. Она выстояла
Придется рассказать об этом Марку. Человек с разъемом на горле, расспрашивавший соседа напротив о Диане Дэниеле. Кто он и каково его место в картине?
Лаура налила себе воды из-под крана, сплевывая кровь в раковину. Время уйти из света и снова броситься в темноту. Она подобрала монтировку и подождала, чтобы унялась дрожь. Она не унималась. Лаура отмела в сторону видение притаившегося человека с оскалом, который ждет ее где-то снаружи. «Ну и пусть», — сказала она себе. Потом она выключила свет, закрыла дверь и пошла к своей далекой машине. Никто за ней не шел, хотя она подпрыгивала при каждом звуке — воображаемом или нет, — и пальцы крепко сжимали монтировку.
Лаура залезла в «БМВ», включила зажигание и фары. Тогда она это и увидела. Перевернутые, как в зеркале, буквы, вырезанные стеклорезом на ветровом стекле. Два слова:
ЕЗЖАЙ ДОМОЙ Она замерла, опешив, глядя на эту надпись, которую восприняла как предостережение. Домой. Это где? Здание в Атланте, где рядом живет посторонний по имени Дуг? Место, где живут родители, опять готовые охотно распоряжаться ее жизнью?
Езжай домой.
— Только с моим сыном, — поклялась Лаура, вывела машину на дорогу и поехала по направлению к Энн-Арбор.
Глава 3
ТАЙНА
— Иногда, — сказала Мэри, держа на руках спящего Барабанщика, — я бываю не в себе. Почему — не знаю. Болит голова, не могу ясно думать. Может быть, так со всеми бывает?
— Может быть, — согласилась Диди, но она в это не верила.
— Да, точно! — Мэри улыбнулась сестре по оружию — буря безумия пока что миновала. — Я так рада тебя видеть, Диди, я даже не могу тебе сказать, как я рада. То есть… ты теперь совсем другая, и вообще, но мне тебя не хватало.
Мне не хватало вас всех. И ты правильно сделала, что не пришла к Плачущей леди. Ведь это могла быть и западня?
— Верно.
Именно поэтому Диди и приехала на остров Свободы в полдень с одолженным у своего соседа Чарльза Брюера биноклем. Она заняла позицию для наблюдения, откуда можно было видеть сходящих с парома пассажиров, и она узнала Мэри, а Эдварда Фордайса не узнала, пока он не подошел к Мэри. Она ехала за ними от острова Свободы, видела, как они входили в дом, и позвонила в квартиру, принадлежащую Эдварду Ламберту. Коричневый «форд» она взяла напрокат, а свою машину — серый полуфургон «хонда» — поставила на автостоянке в аэропорту Детройта.
— Куда ты отсюда? — спросила Диди.
— Не знаю. Наверное, в Канаду. Опять залягу на дно. Только в этот раз со мной будет мой ребенок.
До сих пор разговор не касался трудной темы. Теперь Диди спросила:
— Зачем ты взяла его, Мэри?
— Потому что, — ответила Мэри, — он — это дар Джека. Диди покачала головой, не понимая.
— Я везла Барабанщика Джеку. Когда я увидела объявление, я думала, что оно от него. Вот почему привезла Барабанщика. Для Джека. Понимаешь?
Диди поняла. Она тихо вздохнула и отвела глаза от Мэри Террор. Сумасшествие Мэри было очевидно, как короста. Да, правда, Мэри оставалась все так же хитра — как зверь, за которым охотятся, — но испытания многих лет, незримая одиночная камера сгрызли ее до самых костей.
— Ты везла ребенка к Джеку, а он не появился. — Теперь проявление ярости Мэри стало более понятным, но его объяснение было само по себе сумасшедшим. — Я тебе сочувствую.
— Не нужен он мне! — огрызнулась Мэри. — И не надо мне сочувствовать! Никак не надо! У меня теперь все хорошо, раз мой ребенок со мной!
Диди кивнула, вспоминая раскаленную горелку. Не окажись ее здесь, от головы младенца остался бы обгорелый череп. Однажды ночью — и может быть, в очень недалеком будущем — Мэри проснется в судорогах безумия, и никого не окажется рядом, чтобы спасти ребенка. Диди знала, что много страшного натворила в своей жизни. По ночам к ней приходили призраки, исходя кровью и стонами. Они заполняли ее сны, они ухмылялись и бормотали, когда она отложила бритву и сунула запястья в горячую воду. Она делала страшные вещи, но никогда не трогала детей.
— Может быть, тебе не стоит везти его с собой, — сказала Диди.
С лицом, будто высеченным из камня, Мэри тяжело смотрела на Диди.
— С ребенком ты не сможешь так быстро ехать, — продолжала Диди. — Он будет тебя задерживать.
Мэри молчала, качая на руках спящего ребенка.
— Ты можешь оставить его в церкви. С запиской, кто он такой. Они вернут его матери.
— Его мать — я, — сказала Мэри. «Опасная территория», — поняла Диди. Она вступила на минное поле.
— Ты же не хочешь, чтобы Барабанщик пострадал? Что ты будешь делать, если тебя обнаружит полиция? Может пострадать Барабанщик. Об этом ты подумала?
— Конечно. Если свиньи меня найдут, я сначала застрелю ребенка, потом прихвачу с собой столько легавых, сколько получится. — Она пожала плечами. — Разумно.
Диди ошеломленно моргнула, и в этот момент ей открылась тьма души Мэри Террор.
— Я не могу дать им взять нас живьем, — сказала Мэри. Улыбка вернулась на ее лицо. — Мы теперь вместе. Мы умрем вместе, если это нам суждено.
Диди поглядела на свои сцепленные на коленях руки. Это были руки от матери-земли. Широкие ладони и крепкие пальцы. Она подумала о входящих в тела пулях из оружия, зажатого в одной из этих рук. Она вспомнила новости по телевизору, как показывали уходящую из больницы в Атланте мать ребенка с истерзанным тревогой лицом и согнутой под неимоверной тяжестью спиной. Она подумала о тайне, о которой подозревала уже пять лет. Жизнь ее была извилистой, предательской дорогой. Она убила своих родителей, доведя мать до алкоголизма, а отца до сердечного приступа, убившего его в семьдесят третьем году. Ферма пропала — ее забрал банк. Мать жила в приюте, бормоча слюнявым ртом и мочась под себя. Для Беделии Морз старая пословица обернулась горькой истиной — нельзя вернуться в родной дом.