Моему судье

Периссинотто Алессандро

Но со смертью Мирко Гуиди опасность для NHF не миновала, наоборот… Начиная с этого убийства, мы с тобой (да, именно так, мы с тобой) начинаем расследование и охотимся за кавалером Брамбиллой. Я выписываю ордер на арест Эннио Лаянки, и он чувствует себя загнанным зверем. И совершает ту же ошибку, что и Гуиди, — просит помощи у Стеллы, то бишь у NHF. У него есть преимущество по сравнению с Мирко: он знает (или хотя бы догадывается), что Стелла убила Гуиди. У Лаянки больше средств оказать на нее давление, но и риск тоже больше. Поэтому он назначает ей встречу днем в людном месте. Но она готова на все. Или просто не знает, что делать. Стелла идет ва-банк и убивает человека

в автомобиле, стоящем у стен старого города в Бергамо. Стреляет и оставляет за рулем, будто старик просто задремал в летнюю жару. Потом выходит из машины и удаляется, никем не замеченная. Не теряя самообладания, возвращается домой, переодевается и укрывается в надежном месте. Она спокойна: теперь никто не сможет заподозрить, что она имеет отношение к убийствам, вернее, никто, кроме тебя: но она знает, что рано или поздно люди из NHF тебя достанут, и ты перестанешь представлять опасность. Она настолько спокойна, что допускает промашку: не обращает внимания на чек, и чек ее уличает. Чек и твои часы на тумбочке циферблатом вниз.

Правда оказалась жестока. Зато теперь ты ее знаешь.

Выяснить и убить: теперь ты выяснил все, что можно, брось мысль об убийстве. Все закончилось, Лука. Снова прошу, возвращайся!

* * *

Дата: Пятница 9 июля 02.17

От кого: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Я еще в Амстердаме, но уже ненадолго

Нет, господин судья, желание убить не прошло. Как раз теперь, когда я знаю правду, желание еще сильней. Но Стелла может быть спокойна: не она станет моей жертвой. Имя жертвы вы, господин судья, должны были заподозрить с самого начала, даже если делали вид, будто оно вам неизвестно. Тут я похож на Шарля Алавуана из «Письма моему судье», и человек, которого нужно уничтожить, все тот же, с самого начала.

Однако нужно признаться, тем временем я нашел кое-что, что ослабляет желание убить, — нечто более жестокое, сильное, разрушительное.

Марике уехала неделю назад. Так мы условились, ей пора было возвращаться к Дуду подавать пиво, жареную картошку и мидии.

Странные оказались дни, что мы провели с ней в Амстердаме, почти приятные. Я мог бы накуриться до чертиков, чтобы забыть свое положение, но не могу курить, даже сигареты. Я попробовал торт с марихуаной, но потом целый вечер просидел на диване и смотрел в стенку. Решительно, наркотики не для меня. С другой стороны, чтобы не думать, хватало спектаклей. Идея, что я выступаю на сцене голый, искусственно возбужденный, достаточно оскорбительна и не оставляет места ни для каких других мыслей. Даже самых черных.

Поэтому, когда Марике велела мне собирать вещи, потому что мы возвращаемся в Бельгию, я ответил:

— Поезжай, а я ненадолго останусь.

— Имей в виду, денег теперь у тебя достаточно, — ответила она. — Я свою часть не беру, это все тебе.

— Ошибаешься, недостаточно.

— Понятно, это Виржини тебя соблазнила своими рассказами.

Два дня назад после спектакля мы пошли выпить пива с Виржини, массажисткой, и она сказала о других заведениях, где делают особые номера и платят получше. И хоть она не была уже королевой красоты, в подобных местах ее еще брали, и она иногда там выступала, но только иногда, потому что работа там очень тяжелая.

— Да, хотелось бы еще немного отложить на черный день, — согласился я.

Неправда. Не из-за денег мне хотелось остаться в Амстердаме. Просто у меня не было сил вернуться вместе с Марике и жить у нее. Не хватало смелости отвечать на ее желание

быть со мной и, в сущности, любить меня. Вы, господин судья, наверное, подумаете, что я неблагодарный, трус, что Марике вернулась к прежней жизни только затем, чтобы мне помочь, и вот как я ей отплатил. Все это я тоже передумал, и даже еще хуже. Но после вашего последнего письма, когда я узнал правду, у меня появилось странное ощущение: когда Марике ласкала меня на сцене, когда дотрагивалась до меня, я чувствовал руки Стеллы. Закрывал глаза и опять видел Стеллу в спальне, и ее движения казались в точности такими же, что и у Марике на этой вертящейся кровати. Стелла притворялась, а я любил. Секрет мастерства прекрасно известен Стелле: быть не тем, что ты есть, — другим человеком в другом месте. И теперь уже я не мог заниматься любовью ни с кем, даже с Марике. От одной мысли меня тошнило. Бедная Марике! Я мог бы продолжать годами трахать ее в порнотеатрах, но заниматься любовью — нет.

Понятное дело, я ничего не сказал ей из того, что было у меня в голове. Только прибавил:

— Еще немножко, немножко денег, а потом обратно.

Думаю, что в этот момент она была страшно огорчена, но такие, как Марике, всегда готовы к ударам. Она предупредила:

— Не забывай, что я тебе сказала: начать не трудно, трудно понять, когда пора уйти. Есть такие заведения, где продают твое унижение.

Как раз такие заведения я и искал.

На следующий день я проводил ее на вокзал и, целуя в последний раз, попросил заботиться о Кандиде.

К полудню отправился на встречу с Виржини, она должна была меня проинструктировать перед выступлением.

Мы уселись за столик в кафе, и она принялась объяснять:

— Сегодня вечером у нас номер с клиенткой, знаешь его?

— Нет.

— Его исполняют только там, где не слишком стремятся оставаться в рамках закона.

По-французски она говорила со страшным бельгийским акцентом.

— В таких заведениях клиенты могут смотреть, но если захотят — речь только о женщинах, — если хотят, могут участвовать в розыгрыше.

— Лотереи?

— В этом роде. Желающие берут у входа номерок и, если их вытянут, идут на сцену.

— И делают стриптиз?

— У нас тут любительским стриптизом занимается приходская самодеятельность. Когда я говорю: идут на сцену, то имею в виду, что они занимаются с нами сексом, вернее, это тебе нужно отыметь клиентку.

— Теперь понятно.

— Номер строится так: мы с тобой выходим на сцену, как в обыкновенном парном выступлении, к примеру, как вы делали с Марике. Но со мной ты только начинаешь. Тем временем достают номера. Зрительница встает и идет на сцену. Мы ждем, вместе ее раздеваем, потом я надеваю тебе презерватив, и пока ты ее имеешь, я ее ласкаю.

— Секс втроем, одним словом.

— Ага.

Мечта всей жизни. Только я всегда представлял себе это по-другому, не думал, что это будет с двумя незнакомками на глазах у полного зала всяких извращенцев.

— А что это за посетительницы, которые хотят выступать?

— Да самые разные. Ты даже не представляешь, сколько народу любит такие штуки. И почти все приводят мужа или друга. Мужики стоят в зале и получают удовольствие, глядя оттуда на своих женщин. Не спрашивай меня почему, я не знаю.

— А какого они возраста?

— Я же тебе говорю, самые разные, но в основном — от тридцати пяти до шестидесяти пяти. Как-то раз мне попалась даже девчонка, лет, наверное, двадцати, с ней пришел друг — наверное, ровесник отца. Во всяком случае, не строй иллюзий: модели ищут себе футболистов, к нам они не ходят.

Виржини называла вещи своими именами, без романтизма. А мне того и хотелось.

— А почему могут участвовать одни женщины?

— А тебе что, хотелось бы наоборот?

— Да нет, конечно. Просто интересно.