Могикане Парижа
Шрифт:
– Тогда у меня к вам просьба: пока я стану пускать ему кровь, сходите в больницу, достучитесь там и предупредите, что сейчас принесут больного.
Трое или четверо из толпы ушли с человеком, с которым разговаривал Сальватор.
Между тем остальные с помощью аптекаря развязали галстук бедного Жана Быка, сняли с него казакин и стащили с одной руки рукав рубашки.
Жилы на шее были до того напряжены, что казалось, они вот-вот лопнут.
– Нужно перевязать руку? – спросил Жан Робер.
– А есть готовые перевязки? – обратился Сальватор к аптекарю.
– Пойду поищу, – ответил Луи Рено.
– Сожмите
Робер нагнулся и сделал то, что ему поручили. Один из толпы взял руку за кисть, другой держал таз, третий – лампу.
– Смотрите, не потеряйте из виду артерию, – про говорил Жан Робер с тревогой.
– О! Не беспокойтесь! – ответил Сальватор. – Мне не раз приходилось пускать кровь по ночам при одном свете луны или уличного фонаря. Эти вещи очень часто случаются с бедняками, особенно, когда они выходят из кабаков.
Он еще не договорил, как прикоснулся к руке Жана Быка ланцетом, и из нее хлынула кровь.
– Черт возьми! – продолжал он, покачивая голо вой, – чуть-чуть не опоздал!
Всю операцию он произвел с быстротой и ловкостью привычного практика.
Жан Бык вздохнул.
– Скажите мне, когда крови выйдет достаточно, – проговорил возвратившийся аптекарь.
– У него ее можно выпустить сколько хочешь, не жалея, – ответил Сальватор. – Он на малокровие пожаловаться не может. Оставьте, оставьте, пусть течет.
Когда крови натекло около двух тазов, Жан открыл глаза.
Поначалу взгляд его был мутным и как бы бессознательным, но затем глаза его мало-помалу прояснились и уставились на хирурга-любителя.
– А! Господин Сальватор! – проговорил он. – Это хорошо! Бог мне свидетель, я рад вас видеть.
– Тем лучше, тем лучше, мой милый! – ответил молодой человек. – И я тоже рад вас видеть! А ведь чуть было не лишился я этого удовольствия навсегда.
– Гм! Значит, это вы пустили мне кровь? – спросил Жан, все больше и больше приходя в себя.
– Да, да, я, – говорил Сальватор, тщательно выти рая ланцет и укладывая его обратно в футляр.
– Значит, вы не хотели, чтобы я умер?
– Я? Да с чего же бы мне этого хотеть?
– Когда вы меня сбросили с лестницы, я думал, что это всегда делают, чтобы убить человека.
– Полноте! Вы просто с ума сошли!
– Нет, я очень хорошо понимаю, что можно убить человека, когда он вас взбесит, а я вас взбесил тем, что не хотел открыть окно. А только вы сами рассудите, если я сам требовал, чтобы его заперли, то как же было мне идти самому же и отпирать его, хоть вы мне это приказали? Ведь это ж значило бы осрамиться в моих собственных глазах! А эти фертики еще стоят да смеются!
– Один из этих франтиков помог мне спасти вас от смерти, Варфоломей. Из этого вы видите, что и они вам зла не хотели.
Жан Бык повернул голову, взглянул на Жана Робера и улыбнулся.
– А ведь и в самом деле! – вскричал он.
Жан Робер протянул ему руку.
– Ну, полно, забудем ссору! – сказал он добро душно.
– О! Я человек не злопамятный! – ответил Варфоломей, – и если вы сами протягиваете мне руку…
– Да я и раньше с этого бы начал, – ответил поэт, – но признайтесь, что вы сами этого не хотели.
– Это правда! – согласился Варфоломей, хмуря брови. –
– Полно, полно, успокойтесь, Варфоломей.
– Да, вам это легко говорить. Вы живете с ангелом, господин Сальватор! Вы этого и стоите, потому что толь ко затем и живете, чтобы делать добро другим, а чтобы сделать вам зло, надо быть настоящим извергом!.. Ну, да и про себя скажу, я хоть и стар, а отец я хороший и вовсе не заслуживаю, чтобы у меня отнимали мою девочку. Вот уже целых три дня я, как сумасшедший, разыскиваю своего ребенка. Она, наверное, запрятала ее где-нибудь у своей мошенницы-матери… а ведь к той не пойдешь да не обыщешь! Она вон что теперь при думала: как только меня увидит, так и принимается кричать благим матом, что ее хотят убить! До того ведь дело дошло, что я из-за нее уже две ночи в зале Сен-Мортен ночевал. Ну, да это-то еще бог бы с ним, я не прочь проночевать так хоть пять, хоть десять ночей, лишь бы опять увидеть мою девочку!.. Ведь истинный она херувимчик!.. В Иванов день два годочка исполнится.
И колосс заплакал, как женщина.
– Ну, и что я вам говорил? – спросил Сальватор, обращаясь к Жану Роберу, который с удивлением следил за всей этой странной сценой.
– Да, правда! – ответил он.
– Ну, слушай, Варфоломей, тебе отдадут твою дочку, – сказал Сальватор больному.
– Вы их заставите, господин Сальватор?
– Обещаю тебе это.
– Ну, да, да!.. Простите!.. Я совсем одурел!.. Ведь уж если вы сказали, то так тому и быть! Ах, сделайте это, господин Сальватор… сделайте. Тогда, вот ей-богу же, я не заставлю вас больше трудиться кидать меня с лестницы. Тогда вы только скажите мне: «Жан Бык, кинься с лестницы» – я сейчас и кинусь.
– Господин Сальватор, – сказал, входя в аптеку, человек, который ходил в больницу, – там все готово, от крыто.
– Это уж не для меня ли? – спросил Варфоломей.
– Что ж? Разве это тебе не нравится? – сказал Сальватор.
– Нет. Я туда не пойду.
– То есть как же это?
– Я не люблю больниц. Они годятся только для всякой дряни да для нищих, а я, слава богу, еще достаточно богат, чтобы лечиться на свой счет и лежать в своем углу.
– Все это очень хорошо, только у тебя не станут так хорошо ухаживать. Дома ты и поешь не вовремя, и выйдешь некстати; ну, а если человек дома так хорошо угостит себя раза три или четыре, да потом попадает в больницу, уже поневоле и не выходит оттуда никогда. Полно, не дурачься, Варфоломей.
– Нет, не хочу я в больницу! Как хотите, не пойду!
– Ну, хорошо, тогда отправляйся домой и ищи свою дочку, как знаешь. Ты мне надоел, наконец!
– Господин Сальватор, я пойду туда, куда вы прикажете!.. Где эта больница, господин Сальватор? Я туда с радостью!.. Ну, ну… где ж она?
– Вот так-то лучше, Варфоломей.
– Ну, а вы ведь возьмете у нее мою маленькую Фифиночку?
– Обещаю тебе, что не пройдет трех дней и ты узнаешь, где она.
– Ах ты, господи! А что я стану делать в эти три дня?