Могикане Парижа
Шрифт:
– Пей же, пей, мама! – твердила она.
Больная молчала по-прежнему.
Вдруг Кармелите показалось, что шея, которую она держала, охватив рукою, стала быстро холодеть. Она с ужасом опустила мать обратно на подушки, поставила стакан на стол, бросилась на ее тело, обвивая его руками и глядя на него почти такими же, как и у покойницы, глазами, стала, как безумная, целовать ее лицо и руки. В первый раз в жизни сердце несчастной девушки сжа лось болезненным предчувствием того, что она может лишиться единственного существа на всем свете, которое любило ее. Но ведь
Она отпрянула испуганная, но все еще не убежденная в своей догадке.
Голова умершей тяжело скатилась на подушки, так что тусклые глаза продолжали смотреть на дочь с последним проблеском материнской нежности. Но глаза эти вместо того, чтобы успокоить девушку, еще больше пугали ее.
Постепенно ужас ее возрос до крайних пределов. Она пыталась смотреть то направо, то налево; но взгляд все-таки невольно возвращался к этим страшным глазам, и она вдруг испуганно закричала:
– Мама! Мама! Да скажи же хоть слово! Ответь же мне! А не то я подумаю, что ты умерла!
Она снова нагнулась к матери, но, видя неподвижность трупа, и сама остановилась, как окаменелая. Она продолжала звать ее криком, но дотронуться до нее уже не осмеливалась. Наконец, убедившись, что ответа не будет и не смея дольше оставаться в комнате под взглядом страшных мертвых глаз, боясь всего, но еще ничему не веря, она бросилась к выходной двери, отперла ее и громко вскрикнула:
– Помогите!
На этот крик из своей квартиры выбежал Коломбо.
– О, послушайте! – вскричала она. – Мама смотрит на меня, но не отвечает.
– У нее, вероятно, обморок! – успокоил ее Коломбо, которому тоже не пришла в голову мысль о смерти.
Он вбежал в спальню.
Увидев уже коченеющий труп, он с ужасом остановился. Рука, которую он схватил, чтобы пощупать пульс, была холодна, как ледяная.
Ему вспомнилось, что когда ему было пятнадцать лет, он видел, как лежала на своей парадной кровати его мать, и что тогда он заметил у нее те же оттенки на лице, которые видел теперь.
– Ну?.. Ну, что же? – спрашивала Кармелита, рыдая.
Коломбо успел овладеть собой и продолжал делать вид, будто думает, что у больной обморок, чтобы дать девушке время приготовиться к ужасной истине.
– Да, вашей матушке очень нехорошо! – сказал он.
– Но отчего же она не говорит ничего?
– Подойдите к ней, – предложил Коломбо.
– Не могу… Не смею! Зачем она смотрит на меня так страшно? Чего она хочет?
– Она хочет, чтобы вы закрыли ей глаза и чтобы мы с вами вместе помолились за упокой ее души.
– Но ведь она не умерла, не правда ли? – вскричала девушка.
– Встаньте на колени, мадемуазель Кармелита, – сказал Коломбо, ободряя ее собственным примером.
– Что вы хотите этим сказать?
– То, что Бог, дарующий нам жизнь, всегда вправе и взять ее у
– А! Понимаю! – вскричала несчастная, как бы пораженная громом. – Мама умерла!
Она отшатнулась назад, точно и сама умирала.
Коломбо подхватил ее и отнес на кровать, стоявшую в алькове соседней комнаты.
На крик Кармелиты прибежали с нижнего этажа жена одного из ремесленников и бывшая у нее в гостях ее подруга.
Войдя в открытую дверь квартиры мадам Жерье, они застали Коломбо в хлопотах возле потерявшей сознание девушки. Но так как все старания его оставались безуспешными, одна из них взяла графин, стоявший на туалетном столике, и облила лицо несчастной сироты водою.
Кармелита задрожала всем телом и очнулась. Женщины хотели было раздеть ее и уложить в постель.
Но она, хотя и с усилием, поднялась на ноги и, обращаясь к Коломбо, проговорила:
– Вы сказали, что мама просит, чтобы я закрыла ей глаза… Отведите меня к ней… отведите… прошу вас!.. А не то ведь она станет вечно смотреть на меня так страшно! – прибавила она с ужасом.
– Пойдемте, – ответил Коломбо, которому показалось, что она начинает бредить.
Опираясь на его руку, она вошла в комнату матери и тихо приблизилась к кровати. Глаза умершей уже потускнели, но все еще смотрели тем же упорным, неподвижным взором. Кармелита осторожно и почтительно опустила ей веки.
Но, очевидно, это стоило ей страшного усилия над собою, потому что она тотчас же снова потеряла сознание и упала на труп матери.
II. Фра Доминико Сарранти
Коломбо опять взял Кармелиту на руки и, как ребенка, отнес ее в соседнюю комнату, где были две женщины.
Теперь можно было раздеть и уложить ее.
Коломбо ушел к себе, но попросил жену ремесленника зайти к нему, как только она уложит Кармелиту.
Минут десять спустя она была уже у него в квартире.
– Ну что, как? – спросил он.
– Да хорошего мало, – ответила женщина. – Очнуться-то она очнулась, а только все держится за голову да болтает какие-то несуразности.
– Есть у ней родственники?
– Мы их никого не знаем.
– Ну, может быть, у них есть друзья по соседству.
– Друзей-то уж наверно нет! Они ведь бедные были да такие тихие, что и знакомых-то у них не было.
– Что ж тогда делать-то? Ведь нельзя оставить ее в одном месте с покойницей. Надо ее перенести куда-нибудь.
– Я взяла бы ее к себе, да у нас всего одна кровать… Ну, да все равно, – продолжала добрая женщина, как бы говоря уже сама с собою. – Пошлю мужа в чулан, а сама посижу и на стуле.
Такая готовность помочь даже и совершенно незнакомому человеку особенно свойственна женщинам-простолюдинкам. Они готовы уступить и свою постель, и свой стол с такой простотой и любезностью, с какой приказчик в лавке подает вам стакан воды. Простая женщина бросается на помощь больному, огорченному или умирающему с таким целостным великодушием, которое в глазах как моралиста, так и философа составляет одну из прекраснейших черт ее характера.