Могила для 500000 солдат

Гийота Пьер

Выместив злость на Иллитане, Крейзи Хорс бледнеет и падает без сознания к ногам товарищей. Продолжая тащить Иллитана за ноги, они подносят Крейзи Хорса к воде, омывают ему лицо. С первыми проблесками зари все — живые, мертвые, раненые — оказались у стен лагеря. Крейзи Хорс соскальзывает по стене на землю и погружается в забытье; под его ногами бегает мышь. Над головами солдат перелетают с дерева на дерево, порой издавая протяжные крики, крупные птицы; потом они исчезают в пепельно — сером небе. Часовой поднимает шлагбаум, солдаты входят в лагерь, только Крейзи Хорс остался спать на земле. Часовой поднимает его, относит в караулку и укладывает на стол. Часовые встают с циновок. Тот, чей пост находится у госпиталя, берет Крейзи Хорса на руки, начальник караула накрывает раненого дырявым одеялом. Часовой на вышке ожил, он складывает накидку, перешагивает защитный стальной лист и встает на черепицу; часовые выходят из караулки, в желудках тяжесть, в горлах першит, ноги разбиты, на губах — отвратительный привкус вина и кофе. Крепчающий бриз раскачивает эвкалипты; прибитый за горло к стволу старик, полусгнивший, полу — обглоданный, покрылся обильной росой.

Эхо, дым, взметенные ветром искры сражения достигли селения Бали, опочили на гранитных межевых столбах и пальмовых навесах, коснувшись лиц спящих на террасах, среди сушилок для гранат и инжира, детей. Мальчики спят голые на циновках, прижав колени к животу, временами оставляя ягодицы, измаранные фиолетовым дерьмом; перепачканные рты заполнены можжевеловой кашей, девочки прижимаются к матерям, их лбы и волосы повязаны пряно пахнущими платками. Табор между деревней с каменными домами и рекой, берега которой изъедены солью приливов, не спит; молодые мужчины играют музыку в шатрах разведенных женщин; дети с бритыми головами — лишь на темени оставлена прядь волос, посыпанная эбеновой

пудрой — спят голые на песке, прислонившись щеками к пальмовым кольям; тех, кого мучают кошмары, мать поднимает за плечи и пальцами запихивает им в рот кипарисовый мед, привезенный из пустыни — его собрали и дали ей кочевники в последний день весны за ее тело, которое она отдала им в час рассвета в норе с раскрашенными стенами, устланной скошенной в долине травой; дети, едва мед касается их губ, начинают хныкать и кусать материнскую грудь. Два отряда повстанцев, сформированные из бывших мясников Тамрита, посланы в карательную экспедицию против деревни Бали, не подчиняющейся требованиям о вербовке повстанцев и уплате налогов; два сборщика были сброшены в реку в ночь накануне ежегодного отъезда в пустыню; они крадутся вдоль реки; когда луна взошла над сторожевой башней, амбаром и рыночной площадью Бали, слепя глаза дозорным и укрывая окрестности мглой, повстанцы бросились в поток; мокрые, задыхаясь, во ртах тошнотворный привкус железистой воды, одежда липнет к телам, члены сморщились, они цепляются за прибрежный тростник, бросаются вперед, выставив ножи; песок, в котором они вязнут, вздымаясь вверх от их ног, липнет к их голеням, коленям, бедрам, ягодицам; перед палаточной деревней они расходятся; каждый врывается в выбранный шатер; в одно мгновение женщины, дети, животные — все, что кричит — вырезано; затем повстанцы окружают шатер молодых мужчин — стариков, сидевших на корточках и моловших вздор у костра на берегу, они пинками столкнули в реку и утопили. Повстанцы сбивают шатер, кидают на него камни, избивают, оглушают мужчин и разведенных жен кольями, тела корчатся под осевшей тканью; из дыры высовывается женская ступня; колья ломают ноги мужчин, дробят их головы и члены; камни разрывают их животы и груди; вокруг залитых кровью шатров кружат собаки, повстанцы хватают их за хвосты, за уши и перерезают им горла; один из них раздирает ножом и ногтями голову молодого пса и привязывает ее к своей голове, связав на висках два окровавленных ремешка, пропущенных через открытую собачью пасть. Они топчут ногами то место шатра, откуда доносятся стоны женщин; из-под ткани пробиваются ароматы; повстанец с собачьей головой топчет ногами скрипку, прижатую к шее молодого мужчины; потом, присев на корточки, раздирает ткань и хватает зубами с разрытой земли, пропитанной запахом ладана, кусок масла с налипшим на него песком, он пожирает его, урча и сплевывая песок; когда он поднимается, все его лицо, горло, верх груди и плечи блестят от масла, он кладет ладонь на залитый холодным потом лоб и падает на кучу тряпок, камней и кольев; легкий ароматный ветер, прилетевший из садов на другом берегу Тлеца, овевает реку, тростник, гальку, олеандры; молодой повстанец приподнимается на локтях, вдыхает запах, на его губах и голой груди смешались масло и кровь, текущая изо ртов задушенных молодых людей, лежащих голова к голове; он встает, завязывает ремешок, удерживающий собачью голову, на своем окровавленном виске. Все бросаются прочь, они вытирают свои ножи о траву, лезвия скользят по фиолетовым цветам, в которых жужжат пчелы. В укреплении Тлец солдаты выводят пленных из свинарника, они привязывают их голыми к лестнице, прислоненной к стене уборной; новобранцев загнали в уборную и заставили их макать палки в дерьмо, а потом мазать этими палками по спинам и ягодицам пленных; радист крутит рукоятки настройки, ветер раскачивает переносные лампы, повешенные на веревку для сушки белья, качает тени членов и волос в паху пленных один из новобранцев всадил палку между ягодиц молодого пленного с перевязанной головой и разодрал ему жопу до крови; приставив палку другим концом к подножке уборной, вытирая ладони о бедра, он идет к лестнице, ведущей в казарму; там, между ног пьяных, блюющих солдат стоят ящики с пивом; он берет бутылку, зажимает горлышко зубами, пытается открыть пробку, но один зуб крошится; вскрикнув, новобранец выплевывает осколки; солдат — негр, развалившийся напротив, берет бутылку, кусает мокрую от слюны пробку, отрывает пробку и сплевывает ее в пах новобранцу, выпивает четверть бутылки и, отвернувшись, чтобы поблевать, кидает ее в живот молодого солдата, пена течет между ног, ткань вокруг набухшего члена чернеет; солдат, выпив, хватается за член двумя руками, давит его, прижимает к цементу лестницы; мухи пьют текущие из его глаз слезы; повстанец с перевязанной головой стонет; узлы веревок, которыми он привязан к лестнице, ослабли, он оседает и палка вонзается глубже; солдаты в изодранных гражданских пижамах спускаются по галерее, чтобы выпить; их растрепанные волосы шевелятся от вшей; палка, глубже войдя в тело, поднимает член и яйца; над укреплением пролетает стая серых журавлей; солдаты плюют в небо; солдат, оставшийся один в казарме, голый, сжимая член двумя руками, целует цветной снимок голой актрисы, он отрывает от фотографии губы, на которых остались следы типографской краски, со стоном, задыхаясь, переворачивается на живот на своем тюфяке, встает на колени, опираясь одной рукой, другой, сжимая член, начинает дрочить, склонив голову и глядя на член, краснеющий в тени живота.

Повстанцы в легких сандалиях, отгибая пальмовые ветви, скрывающие сады, выходят на окраинные улицы Бали, запах бобов и потаенный, но вырвавшийся наружу аромат опиума раздувают их ноздри, смягчают сердца и укрепляют руки. Они рассыпаются по спящему Бали; дозорные, ослепленные луной, всматриваются в реку; в тростнике синеватый дым костров, у которых грелись старики, тает в кровавом мраке. Повстанцы забираются на сторожевую башню и на амбар, вонзают ножи в спины дозорных, те оседают, скользя головой по саманным стенам из торфа и пальмовых ветвей; повстанцы одним движением ножа перерезают им горла, поднимают их и сбрасывают на окружную дорогу, тела разбиваются о белые камни, кровь и мозги стекают к реке, где к ним сползаются жабы. Повстанцы рассеиваются по деревне; проснувшиеся крестьяне хватают пальмовые колья, косы, деревянные сохи; повстанцы набрасываются на них, отнимают их деревянные орудия, сгоняют крестьян на центральную площадь; молодой повстанец с собачьей головой, единственный из отряда имеющий огнестрельное оружие, угрожает крестьянам пистолетом; иногда он приподнимает свою маску, и открывается его лицо, залитое кровью и мозгами; повстанцы вышибают двери, набрасываются во тьме на женщин, прижавшихся к саманным стенам, расстегивают ширинки и насилуют их, тут же убивая; иногда двое повстанцев одновременно вонзают свои ножи в живот ребенка, лезвия со звоном сталкиваются в пронзенных внутренностях. Молодой повстанец отдает свое оружие командиру отряда, тот с пеной у рта осыпает крестьян бранью; молодой повстанец, с собачьей мордой на голове отправляется грабить, своей маской он роется во вспоротых животах женщин, в перерезанных глотках детей; повстанцы бегают, пригнувшись, по улицам и домам; на террасе кричит голый ребенок, четверо повстанцев взбираются по углам дома, спрыгивают на террасу, хватают ребенка, четыре раза они подбрасывают его в воздух и расходятся; ребенок падает на саманный пол, его разбитые колени, спина, затылок синеют в лунном свете; один из повстанцев берет на сушилке топорик для подрубания веток инжира, он размахивает им, другие повстанцы расходятся, топорик перерубает горло, кромсает грудь, живот и колени; отрубленный член прилип к топорику, повстанец трет им у себя под коленом, член прилипает к ноге, повстанец трясет ею, осыпает ребенка бранью, в гневе пинает его голову, она отрывается от шеи, повстанец перерубает топориком мышцы, жилы и нервы шеи, хватает голову за волосы, вонзает свой нож в разрыв; повстанцы спрыгивают с крыши и присоединяются к другим, собравшимся на центральной площади; все дрожат, пряди волос приклеены к горлу кровью, руки сжимают обрывки ткани, разбитые игрушки, деревянные ложки; командир приказал крестьянам бежать вглубь деревни, вместе с повстанцами он заворачивает их в переулок и загоняет на деревенскую бойню; два зарешеченных окна и заколоченная дверь выходят на пропасть; командир приказывает высадить дверь двум молодым повстанцам, на шеях которых висят украденные коралловые ожерелья; он прислонился спиной к перегородке; моча испуганного старика струится по сточному желобу, покрытому запекшейся кровью, который делит помещение пополам и спускается под небольшим наклоном к высаженной двери; командир указывает на молодого крестьянина, к головной повязке которого прилипли несколько колючих цветков, двое повстанцев хватают его за волосы и толкают к командиру, руки которого рыжи от крови; командир бьет крестьянина кулаком по горлу, тут же хватает его за член, водит по нему рукояткой пистолета, потом, уперев рукоятку в член, он поворачивает ствол к горлу крестьянина, нажимает на спусковой крючок, пуля дробит челюсть, выбитые зубы сыплются на руку командира, двое повстанцев уводят крестьянина за плечи, командир бьет крестьянина ногой по почкам, повстанцы сбрасывают его в овраг, тело переворачивается в темноте,

на приоткрытые на миг живот и бедра лохмотья крутятся вокруг тела — бросает бледный блик дождливая заря. Все крестьяне с разбитыми деревянными колотушками затылками и членами сброшены в пропасть, остался только отупевший от страха старик, сидящий в луже своей мочи — его поднимают силой и вгоняют ему в глотку качающийся на раме крюк; молодой повстанец с собачьей головой приносит из лавки ящики с лимонадом и мешки с мукой; пока все, развалившись на центральной площади, пьют и едят муку, засунув головы в мешки, несколько раненых женщин и детей выходят и пробираются вдоль стен домов, оставляя на самане глубокие кровавые следы; двое повстанцев, украсившие себя серьгами и ожерельями, вскакивают, бросаются на женщин, подминают под себя их разбитые, израненные тела; когда ветер освежает их потные лица, они встают — перед ними лежат окровавленные тела, лоскуты платьев прилипли к их гимнастеркам; детей, пытавшихся убежать, прикрывая двумя руками свои раны, прибили синими стальными гвоздями к стене кузницы, лицом на восход. Несколько грифов, охотившихся там, где ветер овевает скалы и плиты оникса, перелетели через овраг, и, вцепившись когтями в саман, стали рвать на части пригвожденные тела; перелетев террасу, они планируют вдоль улиц, бьют крыльями по спинам сидящих на корточках повстанцев, чьи лица перепачканы мукой и лимонадом; один из грифов парит над спящим на опорожненном мешке повстанцем с собачьей головой, он кружит, спускается, повстанец зевает, гриф взмывает вверх, струя помета попадает в открытый рот молодого повстанца. Шум крыльев стервятников разбудил офицера в укреплении Тлец, он спускается на пустынный плац; солдаты заперли пленных в свинарнике, тот, что был посажен на кол, извивается на навозной куче, сплевывая синюю слюну на руки товарищей, держащих его за плечи. В Бали стихли стоны, лежащие на земле повстанцы поднимаются. Заря купается в реке, грифы вылетают из тростников и со скал, некоторые несут в клювах куски мяса, перетянутые кожаным ремешком или кружевной тканью. На разоренных шатрах сверкает роса, грифы разрывают смятую ткань, обнажая втоптанные в песок тела с пробитыми кольями животами. Офицер пинает ногой разбитые бутылки, он входит в помещение поста, взбирается по лестнице на вышку; заспанный часовой дрожит, лицо покрылось росой, в уголках губ — следы от сладкого кофе; офицер, прижавшись к груди солдата, быстро целует его в этот кофейный след, их ресницы сплетаются, офицер кладет руку на член солдата, тот свою — на его бедро: «Ветер пахнет кровью, господин лейтенант». Офицер подталкивает, бережно укладывает солдата на защитный лист, прижимает его чресла к стали, бедрами и рукой трется о затылок, запрокинутый в луче прожектора; на лишенном теней лице солдата проявляются порезы от бритвы, засохшие слюна и сопли, укусы москитов, остатки их экскрементов и семени, волоски, которые солдат, запустив руку в штаны, оторвал от пряди над своим набухшим членом и приклеил, покатав в ладонях, к потным щекам; офицер целует ранки, сдувает волоски к ноздрям солдата, его язык протыкает панцирь из засохших соплей у входа в ноздри и копошится в них; член солдата упирается в его бедро, его член — в бедро солдата; оставленный пулемет крутится на ветру:

— В час ночи, в третью смену, грифы заполнили долину, их запах смешивался с дыханием моря. Господин лейтенант, мы — гниющие трупы, я испугался, моя кожа гниет, на один миг они зависли надо мной вдоль луча прожектора, я вылил флакон одеколона на лицо. Они улетели.

— Когда демобилизуешься, не ешь много мучного и сладкого.

— Моя жена говорит: «Залей меня всю спермой, тогда наш ребенок будет красивым».

— Разрешаю тебе приталить твою гимнастерку…

— Не трогайте ее, господин лейтенант, в ее складках — засохшая грязь.

— …любовь моя, своим языком, на котором за целый день скопилась слюна от повторения втайне имени твоего, я умягчу затвердевшую слизь в твоих ноздрях…

— Господин лейтенант, не просовывайте дальше вашу ладонь… я не привык, что меня трогают… моя мать и сестры ругались, а я сидел без трусов, сжимая в ладонях клочки грязной бумаги… моя жена в полдень запирается со мной в туалете бара, после того, как я поел и выпил с товарищами, сидя на тротуаре… она расстегивает мне штаны и, пока я сру, сдувает с моих волос известковую пыль, целует мои губы, шерсть на груди, вдыхая запах дерьма, садится на корточки и целует мой пах, мой вставший член, упирающийся в унитаз; я оборачиваю ее поднятую ко мне голову своей задубевшей от штукатурки рубахой; дерьмо падает в воду, и она брызжет на мою жопу, на нос и губы моей жены, когда она приподнимает мой член и целует его снизу, проводя языком по яйцам… когда я отрываю бумагу, она отнимает ее у меня, наклоняет мой затылок, подбирает полы рубахи и подтирает меня… утром, когда я просыпаюсь, она слизывает языком слезы, текущие по щекам из моих глаз, пену в уголках губ, она не позволяет мне самому одеться, она сжимает в кулаке, подносит к губам мой член перед тем, как я застегну ширинку… говорит, что отдалась бы на крыше моим товарищам, тогда бы они не прогнали ее, и она могла бы смотреть на меня весь день, видеть мои потные мускулы, подстеречь мгновение, когда после резкого движения моя рубаха выбьется из-под ремня и мои бока обнажатся, слышать, как я тяжело дышу, кряхтя под тяжестью мешка, задыхаюсь на лестнице, кричу на подсобника, отвечаю на приказы бригадира, наблюдать, как я расставляю ноги, спускаясь на четвереньках к водосточному желобу, смотреть на складки ткани у меня под мышками, когда я, стоя на лесах, тяну на себя веревку лебедки…

—.. 0 твой член, моя любовь, пулемет моих ночей, повстанцем я рыщу во тьме моей груди, открытой для его прикосновений, я кричу от отчаяния, не находя его, я бросаюсь в луч прожектора, я слышу, как он поворачивается, я вижу тебя, ты направляешь его на меня, обнажаешь его, заряжаешь, я открываю рот, пули блестят на моем языке, скатываются к зубам, я бросаюсь на пальмовое ложе, лицом к земле, пули прошивают мои бока, холодный пот выступил на твоем челе и на твоих плечах, твои влажные пальцы дрожат, посыпая порохом твой расслабленный живот…

— …Господин лейтенант, вы кусаете мне плечо в том месте, где кусала она, а прежде моя мать и мои сестры…

— Смотри… Бали опустошен… не вскрикнет ни петух, ни ребенок… стоячая вода в зарослях тростника потемнела, отяжелела от крови… Грифы улетают, повстанцы бегут, в спины им целится солнце… Повернись, повернись, и, пока твои глаза тщетно будут пытаться воссоздать картину резни, подсвеченную зарей, позволь нежному кинжалу прободать твои чресла, а яду — осушить твои слезы.

Утром Крейзи Хорс сползает с носилок: голова, вены, губы, глаза, нос, волосы объяты пламенем от солнечных лучей, просочившихся из открытой под потолком форточки; сжимая рукой исполосованную шею, он встает на ноги, вытирает одеялом окровавленную подмышку, пинает три раза свою винтовку, стоящую в пирамиде, идет, опираясь на стены, по пустому госпиталю — его ладони и локти оставляют охровый кровавый след на оштукатуренных стенах; выйдя наружу, проводит рукой по розам — и розы окрашиваются кровью; он пролезает под колючей проволокой, бледнея, выбегает на овсяное поле, колени его немеют, он падает на край колодца, заросшего овсом.

До полудня Крейзи Хорс спит под фиолетовым небом, по его горячей спине прыгает саранча, в полуоткрытом рту копошатся черви.

Вечером, под гранатом, он разрывает зубами плоды, в его щиколотки вцепились клыки невидимых псов; среди скал Тифрита он остановился посрать, не раздеваясь, не приседая: дерьмо стекает по его ногам, засыхает на складках носков и на шнурках башмаков.

Ветки с развешанным на них тряпьем скрывают деревню, где Крейзи Хорс блевал и украл будильник, мыло, украшения. При свете луны он смотрит, опершись на ствол, как в его ране шевелятся черви; тряпки шлепают его по затылку. В мясной лавке портреты Бежи и других вождей восстания — днем их снимают — прикреплены к заляпанным кровью стенам: Крейзи Хорс, согнувшись над прилавком, тянет руку; мясник отрубает ее под мышкой, Крейзи Хорс дрожит, его зубы скрипят на окровавленной доске.

Полночный бриз освежил рану; Крейзи Хорс, засунув отрубленную руку под рубаху, взбирается на скалу, кровь из руки течет по животу, обволакивает член; Крейзи Хорс ложится на кафельный пол, его голова упирается в подножие схемы ориентирования; стая шакалов, идущая за ним от деревни по кровавому следу, окружила гору; Крейзи Хорс застегивает пуговицы рубахи на отрубленной руке; холодная ладонь покрывает его живот.

Голова Крейзи Хорса скатилась на плечо; под камнями, под плиткой перетекает молоко, оно брызжет из сломанных стеблей, проступает в фиолетовом небе; губы Крейзи Хорса приоткрылись, они целуют кристаллы, звезды, холодные глаза шакалов, рука вылезает из-под рубахи, штаны разрываются на щиколотке, дыра расширяется до колена, язык шакала лижет, согревает коленную чашечку. На схеме ориентирования опочила луна. Кровь резни, насилия, пепел пожарищ питают землю. Губернатор мечтает, чтобы его убили. Военные, разочаровавшиеся в нем, переходят к повстанцам, регулярная армия бездействует, повстанцы из двух противоборствующих групп режут друг друга высоко в горах.

Солдаты, спалив деревни, гонят перед собой до городских ворот женщин и детей. Там они продают их или сдают внаем сутенерам, обитающим под городской стеной в хижинах из дерева и кровельного железа. Командиры не препятствуют этой коммерции. Сутенеров каждую ночь вырезают повстанцы. Дети и подростки на несколько недель заперты в хижинах; мужчины и женщины из города приходят к хижинам и совокупляются перед детьми, развращая их. Плененные женщины поставляются в городские бордели, где их вынуждают заниматься проституцией.