Могила на взморье
Шрифт:
Маленький спор между матерью и дочерью снова обратил мое внимание на здесь и сейчас.
— Маргрете, я бы хотела поесть.
— Ты поела час назад.
— Твой так называемый картофельный суп нельзя есть вообще. Я бы хотела яичницу с беконом.
Круглое лицо Маргрете пылало после работы по уборке, которую она выполнила в комнате в течение нескольких минут. Она уперла руки в бока:
— Нет, не может быть и речи. От яичницы тебя только тошнит.
— Ну и что? От твоего вечного картофеля тоже тошнит, и если меня так или иначе
Я усмехнулась. Обращение показывало то, что Пьер, в принципе, для нее был маленьким мальчиком еще с тех пор, даже, если она его также оценивала как домашнего врача. Вероятно, старая дама даже гордилась, что мальчик, которого она раньше баловала своими домашними пирогами, получил ученую степень и признавался в этом контексте.
— Мне безразлично, что говорит Пьер, — пояснила Маргрете. – У меня все равно нет времени. Я должна идти, и Харри еще не появился.
— Не называй его постоянно Харри, его зовут Харольд, как норвежского короля, и...
— И всегда не пунктуален, мама. У меня нет времени сейчас готовить для тебя. Я должна работать.
Не только судьба старой Эдит каждый день снова решалась в этой комнате. Мать и дочь были связаны друг с другом, причем случалось так, что они менялись ролями, потому что Эдит почти ничего больше не могла делать одна, и чтобы получить желаемое, просила обо всем, в чем ей отказывали раньше. Маргрете, в сою очередь, занимала командную позицию, потому что зала ее и при случае использовала. Тем не менее, Эдит была тюремщицей своей дочери. Маргрете не могла сделать из дома ни шагу, без того, чтобы мать не одобрила. Это был триумф абсолютной слабости над стремлением к свободе других.
— Я могу оставить тебя одну на два часа? — спросила Маргрете. — Ты справишься?
Я быстро решительно предложила:
— Если никто ничего не имеет против, я могу остаться здесь до Харри... Прихода Харальда.
Пьер тоже сказал, что мог бы ненадолго остаться. Маргрете поблагодарила нас взглядом.
Несколькими секундами позже она исчезла. Когда следом Эдит попросила меня принести ей новую ночную рубашку, и помочь переодеться, Пьер спустился вниз на кухню, и я осталась одна только со старой дамой.
— Вам подойдет в цветочек, госпожа Петерсен? — спросила я. — Хорошо, тогда поднимите руку, и я помогу вам быстро выбраться из старой ночной рубашки.
Вместо этого она схватила мою руку, и я поразилась силе, которую женщина могла развить, если хотела, и посмотрела на нее в замешательстве.
— Подойди, Лея, — сказала она подавленным, напористым голосом. — Покинь Пёль, пока еще есть время.
— Что? Но...
Она притянула меня ближе к себе, обняла руками и крепко отчаянно держала.
— Я хорошо понимаю тебя, маленькая Лея. Поверь мне, лучше тебе уехать, еще сегодня, прямо сейчас. Ты не поняла, но получила второй шанс. Речь идет о твоей жизни, Лея. Твоей жизни!
Я была так
— Что вы имеете в виду? Кто угрожает моей жизни?
— Уезжай далеко, как только можешь. Возвращайся в Аргентину. И никогда не возвращайся сюда снова. Никогда, никогда снова. Иди уже. Чтобы духу твоего здесь не было. Сейчас же это сделай! Прощай, маленькая Лея. Прощай!
Я еще раз спросила старую госпожу Петерсен, что она под этим подразумевала, но та только сильно качала головой, начала плакать и дико жестикулировать руками.
— Иди, — было все, что она снова и снова говорила, и так как я не знала, что мне еще иначе делать, я покинула помещение.
Растерянно и немного ошеломленно я спускалась по лестнице. Пьер пользовался кухней, как будто это был его второй дом. Он грыз соленое печенье и налил себе чай.
— Хочешь одно? — спросил он. — Ты любишь чай больше, чем кофе, правильно?
— Я бы сейчас выпила чашку хорошего, черного. Если аргентинцы пьют чай, он состоит из листьев мате.
— Звучит здорово. Восточно-фризская смесь специально храниться у Петерсенов для моих визитов. С тобой все в порядке? Ты какая-то задумчивая.
Я посмотрела на него. Должна ли я говорить о предупреждении Эдит? Все-таки она задержала меня под предлогом и дождалась когда уйдет Пьер.
— Скажи, госпожа Петерсен умственно вообще-то... может, она в некотором смысле..?
— Все ли она еще на высоте, ты хочешь знать? Ну, да, — он вздохнул, — по словам Жан-Поля7, воспоминания — это единственный рай, из которого мы не можем быть изгнаны. О слабоумии он никогда не слышал. Перерывы Эдит становятся все чаще и длятся еще дольше. А почему ты спрашиваешь?
То, что Пьер не смог ничего процитировать из классического писателя, мне импонировало и понравилось.
— Ну, так, — лгала я. — То, что она забыла, что я живу в Аргентине. И то, что мои родители пострадали в результате несчастного случая.
— Это был один из пропусков. У нее есть фазы, когда она полностью там, и потом, от одного момента к другому, она пустословит запутанный вздор. Она родила Харри и Маргрете очень поздно и легко это забыла. Она теперь восьмидесятипятилетняя. Моим родителям лишь семьдесят. С тех пор, как они живут на Гран Канария, их прежний дом стал моим домом. Бери себе чашку из шкафа.
Я отгоняла от себя инцидент в комнате Эдит, потому что мне было не ясно, что об этом думаю и насколько серьезно должна была это воспринимать. Конечно, это внутренне меня взволновало, и я больше не чувствовала свою потерю памяти как бремя, но и как опасность. Что, если авария вовсе и не происходила? Все же, у кого была причина..?
— Лея, — сказал Пьер.
— Что? — испугалась я.
— Одну чашку, пожалуйста. Ты пристально смотришь в шкаф, будто там сидит домовой.
— Извини.