Могила на взморье
Шрифт:
Я схватила один из коллекционных бокалов. Это были такие же, какие привозит с собой человек из мест, которые объехал. Первая чашка показывала рыночную площадь Визмара, вторая старую Ростокскую ратушу, третья Бранденбургские ворота в Берлине. Никаких других коллекционных кружек не было.
— Куда, собственно, ушла Маргрете? — спросила я.
— К Майку.
— Я думала на работу.
— Она его уборщица.
Пока я с Пьером ждала Харри, уговаривала себя, что состояние Эдит Петерсен так угнетает меня, как таинственно-жуткое предупреждение. Также банальный вид Маргрете настраивал меня на печаль. Я любила
Я не решалась обращаться к Пьеру про остальных из компании. Я до сих пор не поставила ни один из вопросов, которые лежали у меня на сердце, и из-за которых я вернулась в Кальтенхусен. В клинике они были еще далеки и абстрактны. Теперь они пугали меня. Кто позвонил мне тогда в Нормандию и почему? Что побудило меня оставить свою работу и мчаться на Пёль? Как происходила моя встреча с Сабиной?
Я стояла совершенно рядом с собой – и это почти буквально. Мне казалось, будто меня было две. Одна Лея искала правду, встречалась с прошлым и хотела понять. Другая Лея хватала потной рукой ключи от автомобиля в своем кармане брюк и говорила себе: «Тебе нужно только встать и уйти. Через двадцать секунд ты можешь покинуть дом, а через двадцать минут Пёль, и в пределах двадцати часов Германию».
Как тем утром в клинике, я бы лучше утомленно упала на кровать и целый час смотрела в потолок. Вместо этого я слушала Пьера, который вел себя так, будто не замечал моих проблем. Он рассказывал мне о своей практике, своих родителях и существующих проблемах сельского врача. Мужчина умело избегал того, что отдаленно должно было происходить со мной, компанией, Сабиной или в те два дня в мае. На самом деле, за полчаса он успел успокоить меня и даже развеселить немного. С одной стороны, у меня было впечатление, что судьба была, по меньшей мере, к нему добра. С другой стороны, Пьер просто приятно выглядел со своими чертовски красивыми глазами. Я не могла избежать его черных зрачков. И могла бы слушать Пьера до следующего утра, не уставая.
В какой-то момент щелкнул замок на двери. Наконец-то, появился Харри, чтобы присматривать за своей матерью. Он нашел Пьера и меня на кухне. Я встала. Харри, немного хиппи, немного бомж, рассматривал меня несколько секунд и затем, без слов, пошел на верхний этаж.
— Не относи это к себе, с тобой это не имеет ничего общего, — сказал Пьер.
— Я поссорилась с ним, когда была здесь в мае?
— Нет, нет. Он просто сложный парень, замкнутый и упертый. И с тех пор, как руины находятся под угрозой сноса…
— Об этом я слышала. Что старый Бальтус вообразил на самом деле?
— Он все еще грубиян, ты же его знаешь. О его мотивах я ничего не знаю. Лучше всего поговори об этом с Жаклин. Она плохо относится к отцу, но если ты не хочешь говорить с самим стариком, то лучше встретиться с ней.
— Да, хорошо. Где мне ее найти?
— В доме Майка. Он во втором браке с Жаклин.
Глава 7
Четыре месяца назад
Налистник с сиропом ясменника8– так
Вместо морского бриза и шума ветра, она выбрала «Deep Purple» как музыкальное сопровождение на протяжение дамбы до Кальтенхусена. Великолепное майское солнце все еще стояло высоко в небе, но море уже было серо-металлического цвета из-за тяжелого тумана, который покрывал побережье. Когда вскоре Сабина остановилась перед своим родным домом, то низко висящие шлейфы уже покрыли шесть домов в деревне.
Она прибыла на четверть часа раньше. Сначала девушка хотела остаться сидеть в машине так долго, пока не прибудет маклер, но затем все же вышла. Ее спина, измученная трехчасовой автомобильной поездкой требовала отдыха, и вообще все онемело.
Она прикурила сигарету и глубоко вдохнула никотин. Ее взгляд блуждал по брошенному гнезду и задержался на слегка обрисованном туманом родном доме. Только тогда она выдохнула дым.
— Дерьмо, — пробормотала Сабина.
Проклятие не считалось домом, хотя вполне могло им быть. Это были скорее мелочи: силуэт крыши, гнездо аиста на трубе, запах морского тумана, порыв ветра позади, крик чайки и все это в течение одной секунды. Ее чувства мгновенно на это среагировали и вызвали тысячу давно забытых картин, слишком много, чтобы можно было их снова отодвинуть в сторону.
В течение двадцати трех лет Сабина умудрилась поверить в то, что освободилась навсегда от воспоминаний о захолустье и доме. Были времена, в которые ее собственное детство было таким далеким, как история, которую она выдумала. Если кто-то спрашивал ее, где она выросла, Сабина ненадолго морщила лоб, будто бы должна была подумать и затем отвечала: «На Балтийском море». Поразительно, как мало потребовалось для того, чтобы в один миг разрушить успешный в течение многих лет механизм оттеснения. Мало того, что на каждой картине висел небольшой, одинаковый для всех, ярлык с указанием цены: тонкий голос, приговор, улыбка, перенесенная или розданная подлость, немного любви, немного злости, короткое, приятное соприкосновение, которое позволяет надеяться, и покачивание головой, которое разрушает каждую надежду.
— Дерьмо.
С сигаретой в уголке рта, Сабина закрепила укрепленный на заборе обветшалый почтовый ящик. Вывеску с именем еще хорошо можно было прочитать: «Шарлотта Малер, Йоханнес Малер, Сабина Малер, Лея Малер». Нужен был только толчок, чтобы отодрать окислившуюся штуковину. Сабина размашисто бросила его в сад, где тот исчез между кустами терновника и разным сорняком.
Сабина развернулась и прошла несколько шагов по растрескавшемуся асфальту. Быстрым движением она вытерла слезу из глаза, будто выплаканные слезы не шли в счет. Эта была первая после того, как прострелили колено четыре года назад.