Мои друзья
Шрифт:
Удивленность и способность передавать ее и заряжать ею читателя – это ведь тоже качество крупного писателя, особенно рискнувшего творить для детей.
«Поиграю я с Чижулей, послушаю его песенки и говорю: „Ну всё, Чижуля, иди на место, в клетку“. И он моментально летит в свою „квартиру“. Как-то я подсчитал: Чижуля выполнял целых восемь команд! Ко всему прочему, он научился пить воду из крана, ну конечно, при слабой струйке – сильной побаивался. И какие там условные рефлексы?! Он явно понимал, что я говорил, отдавал отчет своим поступкам. Ну не могли же его предки открывать
Это дар Божий для писателя – постоянно удивляться миром вещей, миром зверей, миром людей – Миром. Удивление на каждой странице книги… Впрочем, он такой не только в своих произведениях, но и в беседах. Леонид Анатольевич любит удивляться, не боится удивляться и не боится писать об этом своем состоянии души.
…Зверинец-то у Леонида Сергеева большой. Хотел написать «был большой», но это неверно: он с ним, он живет там, в своем «зверинце», иначе он не смог бы написать такую удивительно повесть «Железный Дым»!
В произведении нет захватывающего сюжета, навороченных приключений. Но они там есть!
Два друга, человек и пес, решили пройти на одноместной байдарке по реке Великой, отдохнуть, на родную землю посмотреть, подышать вольным воздухом. И вернуться домой. И вспоминать с великой радостью о реке Великой.
А что в этом сюжете самое интересное? Русские люди, их житье-бытье, их душа нараспашку? И это конечно же интересно, потому что написано мастером-наблюдателем.
Но главными и самыми интересными, на мой взгляд, в этой небольшой повести являются Человек, Собака и взаимоотношения между ними, а лучше сказать, дружба между Леонидом Сергеевым и Железным Дымом. В любой сценке они становятся главными ее героями, будто бы подсматривающими друг за другом и оценивающими поведение друг друга, и, каждый по-своему, оценивают они и себя, и друга, и свою дружбу, и подстраивают свое поведение исходя из главного принципа прозы Леонида Сергеева – чтобы никому не сделать плохо.
Ненавязчиво и мудро автор проводит мысль о том, что «человек по натуре добр» и «пес по натуре добр». Но и дети, и взрослые знают, что иной раз в обществе добрых людей вдруг рождается зло. С героями Леонида Сергеева такого произойти не может.
И читатель быстро понимает это и соучаствует во всех сценках того интересного похода.
Он сам на вид спокоен. И строка у него спокойная, без внешних эффектов и других писательских премудростей, легкая. Но там, внутри строки, всё это наше, «человеческое, слишком человеческое», есть. И есть там «человечкина душа». И «собачкина душа» в ней есть. И «птичкина душа». И даже Тошкина душа.
И это интересно – наблюдать за движениями таких разных, но все-таки живых душ! Интересно и детям, и взрослым.
Александр Торопцев
Зверинец в моей квартире
Рассказы
Мой бегемот
Гошка
Мой
Когда дядя принес к нам бегемота и поставил на пол, толстяк закачался, закивал, шевельнул ушами и, как мне показалось, даже чуть-чуть шагнул. Бегемот был добряком – это я понял сразу. Его огромный рот все время растягивался в улыбку, а в глазах так и бегали какие-то смешинки. У меня было несколько любимых игрушек: грузовик, слон со скрученным хоботом, цветные лягушки из тряпок, но когда появился бегемот, мне стало не до них. Я ни на минуту не расставался с Гошкой (так я назвал бегемота). Я целовал Гошку в морду, сажал с собой за стол и кормил супом, ходил с ним во двор гулять; по вечерам читал Гошке книжки, а потом ложился с ним спать, выпустив из него немного воздуха, – сильно надутый, он не умещался на моей кровати.
Гошка был весельчак, весь в дядю. С утра до вечера выкидывал разные штучки. Оставишь его где-нибудь на сквозняке, смотришь – он уже убежал в угол комнаты, прикорнул у шкафа и дрыхнет. А то вдруг ни с того ни с сего перевернется и, задрав ноги, начнет кататься на спине. Или прямо на глазах похудеет – явно просит еды.
Кстати, он ужасно любил поесть. Его так и тянуло на кухню. Все думали, Гошка ел понарошку, но я-то знал, что он ел на самом деле. Да еще как! Уплетал за обе щеки. Каждый раз, оставив ему на ночь еду в миске, утром я замечал, что половину он слопал. Бабушка говорила, что к миске подходил кот, а Гошка знай себе ухмыляется и незаметно подмигивает мне.
Как-то наш кот не ночевал дома, но утром миска оказалась пуста. Я сразу крикнул бабушке:
– Во! Что я говорил? Видала, сколько съел?
Бабушка удивилась и с тех пор стала еду от Гошки прятать.
Целыми днями Гошка веселился и только в жару скисал. Тогда я наполнял ванну водой и пускал его поплавать. Плавать Гошка любил больше всего. Особенно на боку. Разляжется на воде и плывет от одного края ванны к другому. Немного поплавает – начнет крутиться на одном месте, радуется, что очутился в родной стихии. Иногда я тоже забирался в ванну, и мы с Гошкой начинали нырять, и кувыркаться, и брызгать друг в друга, а потом я влезал к нему на спину, и мы отдыхали прямо на воде. Гошка держал меня легко, как будто на него влез не я, а воробей. Казалось, он спокойно мог бы удержать еще таких пятерых, как я.
С каждым днем мы с Гошкой все больше привязывались друг к другу. Частенько домашние ворчали, что Гошка занимает слишком много места, что от него постоянно беспорядок в комнате и что его вообще неплохо бы отнести в чулан. Особенно недолюбливала Гошку бабушка.
– Ох уж этот бегемот! – все время кряхтела она. – Растет не по дням, а по часам. В квартире от него сплошной кавардак и совсем не осталось свободного места. Хоть мебель выноси. В зоопарк его надо!
В такие моменты я всегда заступался за своего друга и, чуть что, сразу прятал его под кровать. Когда же за что-нибудь распекали меня, вперед, как грузовик, спешил Гошка. Он надувался и топал от негодования и всем своим видом давал понять, что не даст меня в обиду. За всю нашу дружбу мы только один раз повздорили, да и то по пустяку.