Мои королевы: Раневская, Зелёная, Пельтцер
Шрифт:
– Кстати, здесь есть перевод Софьи Парнок, – Ф. Г. открыла кишевские «Репортажи». – Вот о велосипедных гонках – как великолепно переведено. Вы слыхали эту фамилию?
– Нет, не слыхал.
– Вот судьба художника! Верно сказано: артист умирает дважды – один раз естественной смертью, второй – в памяти современников. Софья Парнок – поэтесса, очень своеобразная, талантливая, с шумной биографией. Печаталась она до революции и в двадцатые годы. А затем смолкла, и вот: зарабатывала на жизнь переводами, человеком она была высокообразованным. Умерла до войны…
Боже, сколько я знала людей, которых уже нет, – моих сверстников, старших товарищей или намного младших меня. Это страшно,
Софья Парнок
– Ладно, ладно, не буду. Но я же действительно одной ногой в могиле, а играть все еще хочется. Больше всего боюсь, что придется отменить следующий спектакль – он включен в афишу «Театральной весны». Я должна его сыграть. И вы на меня не сердитесь: грустные воспоминания в моем возрасте – это не признак меланхолии. Хотя, когда я вспоминаю людей, с которыми меня столкнула жизнь, мне радостно и смертельно тоскливо оттого, что их уже нет.
Мне ведь довелось играть с таким гением, как Зускин! Мы снимались с ним в фильме «Последний извозчик».
– Я не видел этой картины.
– Ее никто не видел. Съемки шли в Киеве. Режиссер – мало кому известный человек с невообразимой фамилией – Шмон. А сценарий был хороший, комедийный. Извозчика играл Зускин – по фильму мой муж, нашу дочь – Ксения Тарасова, хорошая актриса и чудный человек, ее жениха – Марк Бернес.
Помню, я садилась на козлы и иногда заменяла на работе мужа, а потом, когда он переквалифицировался на вагоновожатого, я стояла у него за спиной и просила:
– Ну, позвони еще раз! У тебя это так красиво получается.
У меня где-то сохранилась фотография – я ее сама придумала – мы с Зускиным «молодые»: новобрачные голубки с тупыми лицами, замершие перед объективом местного фотографа!
– А что же с фильмом?
– Не помню причину, но съемки прекратились, когда была снята почти вся картина.
– Это было до войны?
– Пожалуй, что после. Нет-нет! До войны! Сейчас вам скажу. Я приехала в Киев в новом костюме бордо. Его я как раз сшила на съемках «Мечты». О, после «Мечты» я разбогатела – получила пятьдесят тысяч, и эти огромные деньги ухлопала на свой гардероб. У меня ведь фактически ничего не было. А тут, во Львове, где мы снимали натуру «Мечты», подвернулась портниха из Парижа, польская еврейка. Шила божественно. У нее я и сделала себе ансамбль – велюровая шляпа, костюм, сумка и туфли – все бордо.
Вениамин Зускин в роли Шута в «Короле Лире»
Помню, мы шли с Ксенией по Крещатику – обе элегантные, погода чудесная, солнце, зелень, легкий ветерок с Днепра, и настроение радостное, и съемки «Извозчика» шли удачно, и вдруг видим – навстречу женщина с безумными глазами: идет, что-то выкрикивая. Вокруг нее люди, а она, одетая вполне интеллигентно, вытянув руку с указующим перстом, пророчески взывает к окружающим. Мы замерли.
А женщина подошла к нам и, указав на наши лица, протяжно сказала:
– Сотрите вашу краску, распустите ваши прически, сорвите ваши праздничные одежды – скоро придет огонь и смерть, слезы и горе, запылают жилища, почернеют листья. Сотрите вашу краску, сбросьте ваши праздничные одежды!
И пошла дальше. Как это было страшно. Она была сумасшедшей или пророчицей. Это был сороковой или сорок первый год. Не знаю, может быть, она
Фильм наш не сохранился. Нет уже Бернеса, погиб Зускин. Будучи репрессированным, он не выдержал и, разбежавшись, размозжил себе голову о стену. Умерла и Тарасова.
Актеры разных талантов, разной одаренности, но не одна ли у всех судьба – умереть дважды?
Родные пенаты
В Таганрог, на родину Ф. Г., я приехал в теплые последние дни августа. С утра прошел дождь, и город встретил меня умытой, свежей зеленью, чистыми, без пылинки улицами и тротуарами. Я шел по зеленому коридору улицы Чехова – с маленькими, аккуратными домами, высоким подстриженным кустарником – и удивлялся, как удалось сохранить в неприкосновенности этот уникальный ансамбль: улицу и домик писателя. Уверен, что без доподлинного окружения сам домик воспринимался бы иначе. Сколько раз мы натыкаемся на исторические реликвии, которые в соседстве с современными домами, стеклянными кафе и прозрачными салонами красоты выглядят анахронизмом, осколком прошлого.
Таперша в фильме «Александр Пархоменко». 1942 г.
Краеведческий музей, разместившийся в богатом особняке бывшего промышленника-грека, оказался на ремонте. В небольшом флигеле-пристройке я познакомился с работниками музея – убеленным сединами знатоком истории города Петром Давыдовичем Карпуном и живой, подвижной, очень энергичной Анной Майоровной Когановой, уже вышедшей на пенсию, но не оставляющей своей работы («Не могу без нее!»).
Анна Майоровна прежде всего мне сообщила, что ей остро необходима статья о Раневской.
– Вы не смогли бы нас выручить? – быстро говорила она. – Завтра 75-летний юбилей, а разрешение от горкома на статью в газете получено только сегодня, нужно как можно скорее подготовить материал. Вы же журналист – вам и карты в руки!
Получив мой отказ, Анна Майоровна попросила совета, как поступить:
– Может быть, использовать статью, которую у нас давали к 70-летию? Правда, в ней две грубейшие ошибки – автор утверждает, что Фаина Григорьевна окончила таганрогскую гимназию номер два, где учился ее прославленный земляк Антон Павлович. Но, во-первых, Раневская гимназию не кончала, а училась только в начальных классах – она сама нам об этом написала, а во-вторых, гимназия номер два была-то мужская! Учиться в ней Фаина Григорьевна никак не могла!
Я вспомнил, как Ф. Г. однажды мне сообщила:
– Я решилась наконец написать свою подробную автобиографию. Первую фразу я уже придумала: «Я родилась в семье небогатого нефтепромышленника».
Милка Рафаиловна и Гирш Хаимович Фельдман – родители Фаины Раневской
Мне показали папку, где хранится переписка музея с Ф. Г. Несколько коротких, немногословных открыток, одно письмо, в которых Ф. Г. обещает прислать фотографии для новой экспозиции, рассказывает о доме, где прошло ее детство. Адреса она не помнит. Ей запомнилось только, что это была Николаевская улица, а дом находился неподалеку от огромного собора. Улица сейчас называется иначе, собора, расписанного Брюлловым, давно нет (его снесли в начале тридцатых годов), но работники музея отыскали дом Ф. Г.