Мои мужчины (сборник)

Токарева Виктория Самойловна

Работы было не много, но одиночество убивало. Сидела как в карцере. Даже у певицы в вонючей комнате было лучше. Бабка – интересная, что-нибудь рассказывала. Говорила она ярко. Старость не съела ее память. А здесь ей ничего не рассказывают, никто не считает ее человеком, кроме алабая.

Татьяну начала посещать депрессия, а именно равнодушие, отвращение к людям, – все в точности, как у Анны Карениной, когда она ехала на станцию Обираловка. Но бросаться под поезд Татьяна не собиралась, да и поезда нет. Она просто однажды, дождавшись очередной зарплаты, собрала манатки

и покинула дом. Пусть его охраняют другие. Она здесь никому не нужна, и ей тоже никто не нужен, кроме алабая. Напоследок она наварила ему каши и вывернула в нее остатки сала со шкварками. Это была пятница. А в субботу приедут хозяева и разберутся сами в своей новой ситуации.

Гуд-бай, Америка-а!..

Мой дом оказался третьим местом пребывания Татьяны.

Здесь никого не надо переворачивать, все ходят на своих ногах. Питание вместе со всеми. Что хозяева, то и она. Проживание в отдельной комнате с телевизором. Можно подняться к себе и уединиться, что совершенно необходимо каждому взрослому человеку.

Все неплохо. Но счастья хочется.

В Москве работали односельчане Татьяны. К ним она уезжала на выходной, чтобы прикоснуться душой.

Это в основном были нестарые, зрелые, одинокие бабы, жаждущие любви. Они познакомили Татьяну со строительным рабочим по имени Данил. Данил – верующий, адвентист седьмого дня. Адвентисты ждут прихода Мессии, который явится, воскресит мертвых и восстановит справедливость.

– А как он придет? – спрашивала я.

– С неба, – отвечала Татьяна.

– А как мы узнаем?

– А это будет видно и слышно.

Как придет Мессия – детали. Главное в том, что адвентисты не разводятся. Они женятся раз и навсегда, так что Татьяне с ее любовью ничего не светило.

Данил принимал ее ласки в пустой квартире, которую он ремонтировал. Квартира – как после бомбежки, стены разломаны, матрас на полу, цементная взвесь в воздухе, но какое это имеет значение, когда настоящая любовь.

Татьяна возвращалась на работу в мой дом, – серая от бессонной ночи, без сил и без желания заниматься чем-либо.

Я входила в положение. В конце концов, можно один день просидеть на бутербродах.

Мы с Катей жарили хлеб, сверху накладывали копченую грудинку и были совершенно счастливы.

Татьяна была ко всему равнодушна, переживала разлуку с любимым.

– А он тебе конфеты дарит? – между прочим спрашивала я.

– Нет. Какие конфеты? Они денег стоят. А у него трое детей.

– А цветы дарит? – не отставала я.

– Зачем цветы? Я что, невеста?

– А слова говорит?

– Не говорит. Что он может сказать? Он связан по рукам и ногам.

– Тогда что? – не понимала я. – Молча трахает и все?

Татьяна подозрительно на меня смотрела. Подозревала подвох, но никакого подвоха не было. Все и так ясно.

– Он просто пользуется тобой на халяву, и все, – говорила я. – Нашел дуру…

Татьяна вскакивала из-за стола и начинала рыдать.

– Плачь, – разрешала я. – Может, поумнеешь. Все-таки надо себя уважать.

Татьяна подозревала меня в цинизме,

в отсутствии романтики. Но все же мои слова в нее запали и проросли, как семена.

Однажды Татьяна простудилась, и Данил приехал ее навестить. К тем же односельчанам.

– Голодный приехал? – спросила я.

– Да.

– И ты встала с температурой и пожарила ему картошку с колбасой…

– А вы откуда знаете? – удивилась Татьяна.

– Догадываюсь. А шоколадку привез хотя бы?

– Нет.

Дальше я не комментировала. Деньги Данил отсылал семье, это понятно. Но какова роль Татьяны? Тоже понятно.

– А адвентистам можно изменять своим женам?

– Нет, наверное.

– Тогда почему он одно соблюдает, а другое нарушает? Какой-то непоследовательный у тебя адвентист.

Татьяна задумывалась, и все кончилось тем, что она стала его избегать, потом и вовсе бросила. Он звонил, настаивал, но в Татьяне что-то оборвалось. Она ему не верила. И даже не это: она предоставляла ему качественные трепетные чувства, а отзвука не слышала. И перспектив никаких. Что душу рвать?

Какое-то время Татьяна не ходила на выходные. Эти дни назывались накопительные. Она копила их в счет отпуска. Сидела при доме. Научилась хорошо готовить. Превратилась в прекрасную и преданную домработницу. Я ее ценила и часто спрашивала вслух:

– За что мне такое счастье?

Я была освобождена от домашних дел, могла полностью принадлежать профессии, могла ходить по гостям, могла дружить, интриговать, часами сплетничать по телефону, – жить полноценной жизнью. В сплетнях есть терапевтическое воздействие, в этом их смысл. Полезная вещь.

Время шло. Татьяна нашла себе армянина. Где? На базаре. Он ее приглядел и подкатил. Буквально. На грузовике.

С армянином обозначились расплывчатые перспективы, но он был страшный на лицо и почти совсем не знал русского языка. Постоянно звонил по телефону и мычал, как глухонемой. Я звала его Герасим.

Герасим перевозил с птицефермы битых кур. Татьяну кормил исключительно курами. Она уже их видеть не могла.

Герасим узнал о проблемах Татьяны и предложил поехать вместе к ней на родину и помочь с ремонтом. Но Татьяна стеснялась привозить Герасима в поселок. Соседи помнили ее красивого мужа, и представлять страшного мычащего Герасима ей было унизительно. Она зависела от общественного мнения. Отсутствие внутренней свободы.

Их романтические свидания происходили в грузовике. Зимой было холодно, и Татьяна в конце концов застудила себе плечевой сустав.

Она сидела неподвижно, как птица с перебитым крылом.

– Если ты не любишь этого Герасима, зачем он тебе? – спросила я.

– Досуг, – коротко ответила Татьяна.

Она хотела как-то наверстать упущенное время. После смерти мужа жила монашкой, потому что в поселке были строгие нравы. Полагалось соблюдать верность покойнику.

Вырвалась в Москву с робкой надеждой на счастье, но, как говорила моя мама: «К нашему берегу подплывет як не говно, так палка».