Мои пригорки, ручейки. Воспоминания актрисы
Шрифт:
Год пролетел незаметно, и когда встал вопрос о новой прописке, я пошла к Юзефу Исааковичу Сосину, который заведовал всеми хозяйственными делами в театре. Он обещал поговорить со своим знакомым, можно сказать, другом – генералом милиции, который работал на Петровке, 38. Генерала звали Николай Трофимович Сизов. Он согласился мне помочь, но предупредил: «Я должен на неё посмотреть!»
Прописка в Москве – это было очень серьёзно. Всё равно как вытащить счастливый лотерейный билет, даже больше! Мне назначили время, и в десять утра я, принаряженная, явилась в большой кабинет на Петровке, 38. Молодой рыжеволосый улыбчивый генерал на меня посмотрел – и вопрос с пропиской решился.
Мир тесен. Спустя годы, когда я была уже заслуженной артисткой, меня не утверждали на главную роль в картину «Сцены из семейной жизни». Режиссёр Саша Гордон очень хотел меня снимать, но ему навязывали другую артистку. И сценарист Валера Строчков говорит: «Валя, идите к Сизову, вы же с ним знакомы. Скажите, что худсовет вас не утверждает, потому что вы театральная артистка». Я пришла, голос у меня дрожал: «Я хочу вас поблагодарить!» – «За что?» – «Вы когда-то давно прописали девочку из Театра имени Моссовета. Вы сделали это не напрасно. Я стала заслуженной артисткой, но меня не утверждают на роль». Он говорит: «Идите, всё будет нормально…» И меня утвердили на главную роль. Николай Трофимович был немногословный, но дело делал.
Когда я увидела Марецкую, Раневскую, Плятта, я испытала глубочайшее потрясение, потому что они были живые легенды, перед которыми тогда все только благоговели. Помню, что я как-то порывисто встала, каблуки у меня подвернулись, ноги поехали, и я плюхнулась на место. Эта мизансцена случилась сама по себе, но она точно отразила мой трепет перед ними. По-моему, через год пришли Валентина Серова с Серафимой Бирман. Николай Мордвинов – тоже глыба.
В общем, я была в полном, глубочайшем ужасе. И я не ходила по театру, я бегала. И однажды, как обычно, летя куда-то, завернула за угол и бухнула головой в живот Константина Константиновича Михайлова. Он говорит: «Вот, я знал, что это Талызина, я знал точно…» Это было смешно.
С Серафимой Бирман у меня тоже произошла история. Мы пришли на примерку костюмов. Она стояла перед большим тройным зеркалом и с художником что-то обговаривала. Я со своим темпераментом рванулась к ней и ляпнула: «А вот здесь надо вот так!» «Отойдите от меня!» – вскрикнула Бирман. Я была буквально отброшена. У неё шёл процесс с художником, а я влезла своими сапогами. Всё это я поняла потом, не сразу.
Вообще наш театр славился розыгрышами. Главным по этой части был, конечно, Ростислав Янович Плятт. А когда был жив Михаил Названов… они выступали вдвоём, два хулигана! Однажды Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф выпускала спектакль. Утром был прогон, а вечером – премьера. Всё делалось в очень сжатые сроки. Прогон закончили где-то в три часа дня. Ирина Сергеевна всех отпустила со словами: «Отдыхайте, а в полседьмого садимся на грим, и даст Бог – премьера». Артисты пошли обедать, естественно, ничего не пили, но решили сделать вид, будто сильно напились. Они разыгрывали из себя пьяных так, что с Ириной Сергеевной случилась истерика, и она подскочила то ли к Плятту, то ли к Названову и стала бить его кулачками в плечо: «Что вы сделали?!» Тогда уж они опомнились, сказали: «Ира, ну ты что?»
Мой приход на работу в Театр имени Моссовета совпал с гастролями в Сочи. А я, естественно, ещё не была занята в спектаклях и только ходила на представления. Сидела в оркестровой яме, потому что зал был полный, яблоку негде упасть, и оттуда следила за игрой актёров.
Давали «Виндзорских насмешниц». Там играл потрясающий актёр – Сергей Сергеевич Цейц. Изящный, худой, лёгкий, безумно остроумный. Я была от него в полном
Сергей входил в команду Плятта, которая обожала разыгрывать других актёров. Борис Иванов, Сергей Цейц, Ростислав Плятт и Алексей Консовский были мастерами в этом деле. Мишу Погоржельского они разыгрывали просто на раз, он был очень смешлив – пальчик покажи!
Однажды они поехали в Ташкент со спектаклем по пьесе Сафронова «Миллион за улыбку», который поставила Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф. Погоржельский играл героя, а героиней была Людмила Шапошникова. И по сюжету между ними происходил разрыв, они поссорились. А Цейц был другом семьи.
Входит Погоржельский, а друг семьи, Цейц, лежит на диване, головой к зрителям. Лежит, закрывшись газетой, и у Погоржельского идёт текст: «Что ты тут разлёгся?» С этими словами он отдёргивал газету и говорил: «Убирайся отсюда!»
На гастролях в Ташкенте Цейц сказал Погоржельскому: «Миша, помнишь, у нас в прошлом спектакле что-то не получилось…» В общем, он ходил возле него, показывая своё лицо. А в последнюю секунду он наклеил себе какие-то маленькие усики, натянул тюбетейку, взял сигарету и улёгся. И когда Погоржельский, не ожидая подвоха, произнёс: «Что ты тут разлёгся?» и сбросил газету, Цейц выдал: «Салям алейкум». Всё.
Надо было знать Мишу! Он уже не мог вымолвить ни слова, не то что сказать «убирайся». Салям алейкум! В Ташкенте, где везде товарищи-узбеки… Погоржельский так стал хохотать, Карташова тоже хохотала, она чуть не описалась от смеха. И Погоржельский ушёл со сцены со словами: «Пусть эта курва доигрывает сам спектакль, я не могу».
Вообще театр разделился на тех, кто смешит, и на жертв, которых смешат. Я была, безусловно, жертвой. И годы ничего не изменили. В душе я осталась всё той же смешливой девочкой, которой тоже пальчик покажи! Вот играю в антрепризе с прекрасным актёром Юрой Черкасовым. У нас есть сцена, когда он показывает паралитика, который хочет жениться на главной героине. Я не могу сдержаться! Смеюсь и становлюсь спиной к залу. Нельзя же сказать: «Юра, что ты меня смешишь?» Это моё личное дело. А зал просто катается.
Когда меня смешили на сцене, я ничего не могла с собой поделать. Я помню, что со мной делали партнёры в спектакле «Первое свидание»! Что там вытворяли Вадик Бероев и Сара Брегман! Она играла какую-то общественницу, а Вадик – управдома. И они сговорились и как-то так встали, что я оказалась между ними: он за моей спиной, а она спереди. И Сара кидала через мою голову портфель, а Вадик там его ловил. Я начинала хохотать. Я просто умирала от их игры. Они за полторы минуты делали из меня отбивную котлетку или мокрую лужу и уходили довольные.
Но спектакль катился дальше, и я появлялась потом в сцене, где – алкоголик-папа и двое сирот-детей без матери. Я заходила к ним в комнату и продолжала хохотать до невозможности. И мне говорили: «Валя, что же такое? Ну что ж вы входите и хохочете?» А я не могла остановиться. Дошло до того, что я пошла жаловаться Михайлову: «Константин Константинович, сделайте что-нибудь».
Надо сказать, что он тоже был мастер розыгрышей. Он на меня посмотрел как на насекомое, как на муравья, мол, что я говорю, это моё личное дело – смеюсь я или нет: «А каким образом я могу что-то сделать? Извольте собраться и не смеяться!» Я умоляла: «Ну, может, вы им скажете! Сделайте так, чтобы они меня не смешили!» – «Как я могу это сделать? У вас мизансцена, другой режиссёр. Ну, они так играют. Это ваши проблемы, раз вы не можете сдержаться…»