Мои прославленные братья
Шрифт:
И все же, как это ни странно, жизнь в Модиине шла своим чередом, почти как всегда. Мы снимали урожаи; мы молотили пшеницу и сушили плоды; рождались дети и умирали старики; мы выжимали оливковое масло и по вечерам сидели за столом после ужина, вспоминая о лучших днях и ожидая еще худших. Мы пели наши старинные песни и слушали рассказы стариков.
Прошло четыре дня после ухода Иегуды, и в вечерний час дюжина жителей нашей деревни сидела за столом Мататьягу и пили вино, кололи орехи, ели изюм и говорили о том, что сейчас больше всего тревожило
Мы - народ, которому выпало на долю слишком много страданий, - мы научились смеяться даже над своими бедами, без этого мы давно бы уже погибли. Помню, в тот вечер Шимъон бен Лазар рассказывал давно известную историю о трех мудрых шутах Антиоха - одну из тех горьких и страшных историй, каких так много в книгах порабощенных народов, - но я не вслушивался в слова Шимъона бен Лазара, ибо во все глаза смотрел на Рут.
Она сидела рядом со своей матерью, как всегда гордо н настороженно подняв голову, будто внимательно слушая (помоги мне Боже, я был уверен, что думает она об Иегуде). Огонек плошки бросал на нее косой свет, и лицо ее отливало бронзой. Как ясно я помню ее в тот вечер - наклон головы, тени под скулами, ее вьющиеся локоны, - женщину, которую я давно знал. Для кого еще существовала она, как не для Иегуды? Кто еще мог быть рядом с ней и выглядеть достойные ее, и лицом, и осанкой, и душою быть настоящим каханом?
И тогда-то снаружи заблеял козел, и я выскользнул из дома, полагая, что горный шакал забрался в загон для скота, - выскользнул незаметно, чтобы не помешать рассказчику. Я вышел, пересек двор и направился вверх по склону к каменной ограде загона. Оказалось, что это не козел: два барана сцепились рогами, и один из них вопил от боли. Я разнял их. Вечер был так свеж и приятен, и так ясно сияла круглая луна, что мне не хотелось возвращаться в дом. Я сел под оливковым деревом и смотрел на луну и вдыхал чистый ветерок с моря.
Как видно, прошло с полчаса, а я все сидел, и вдруг я услышал, как кто-то зовет:
– Шимъон! Шимъон!
– Кто зовет Шимъона?
– спросил я, хотя уже понял, кто это, и сердце мое чуть не выпрыгнуло из груди, и руки вдруг сделали липкими.
– "Безумец сидит в ночи, - сказала Рут, выходя из-за угла загона и повторяя слова старинной песенки, - и грезит о девчонке..." Тебе скучно, Шимъон ?
– Я подумал, что в загон забрался шакал. Тебе нельзя сидеть тут со мной.
– Почему?
Она остановилась надо мной, лукаво улыбаясь и теребя пальцами босых ног ремешки моих сандалий.
– Почему мне нельзя посидеть тут с тобой, Шимъон, если ты пришел сюда, чтобы спасти козла от шакала? А если бы это был не шакал, а лев - вроде льва, которого встретил Давид?
– Уже триста лет как перевелись львы в Иудее, - сказал я тихо.
– А ты никогда не улыбаешься, правда? И ничто тебя не смешит, а, Шимъон бен Мататьягу ? Ты самый несчастный человек в Модиине и, наверно, во всей Иудее, и даже во всем мире. Я бы отдала
– Едва ли это случится, - сказал я.
– Если ты расстелишь свой плащ, я бы охотно посидела тут с тобой, засмеялась она.
Покачав головой, я разостлал на земле свой плащ, и она примостилась подле меня. Она явно ждала, чтобы я заговорил, а не знал, что сказать, и мы сидели молча, а луна взбиралась все выше и выше на небо, и лунный свет заливал серебром холмы Иудеи. И наконец Рут сказала;
– Когда-то я нравилась тебе, Шимъон, - или мне это только казалось?
Я с изумлением уставился на нее.
– Или мне это только казалось, долго казалось, - размышляла она вслух. Приходя в дом Мататьягу, я спрашивала себя: "А будет ли там Шимъон, и поглядит ли он на меня? Улыбнется ли он мне? Заговорит ли со мной? Возьмет ли меня за руку?"
Задыхаясь от гнева и обиды, я мог лишь сказать:
– А ведь всего четыре дня, как ушел Иегуда.
– Что ?
– с удивлением переспросила она.
– Ты же слышала, что я сказал.
– Шимъон, да что мне до Иегуды? Шимъон, что с тобой? Что я тебе сделала? Ты стал каменным, ледяным - и не только со мной, но и со своим отцом, и с Иегудой!
– Ты думаешь, это без причины?
– Я не знаю, что у тебя за причина, Шимъон.
– А когда ты вышла вместе с Иегудой перед тем как он ушел из дому...
– Я не люблю Иегуду, - устало сказала Рут.
– Он это знает?
– Он это знает.
Я беспомощно покачал головой.
– Он любит тебя, - сказал я.
– Я это знаю. Я знаю Иегуду, я знаю каждое его движение, каждый взгляд, каждую мысль. Он всегда получал, что хотел. Я знаю это его проклятое, дьявольское смирение...
– Потому-то ты и ненавидишь его?
– Я вовсе не ненавижу его.
Она взяла мои руки, положила себе на колени и стала нежно их гладить, повторяя:
– Шимъон, Шимъон! Шимъон бен Мататьягу, Шимъон из Модиина. О, много у меня имен для тебя! Мой Шимъон, мой милый, мой чудной, мой прекрасный, мой мудрый и нелепый Шимъон!
Да ведь это всегда был ты и никто другой, только ты, Шимъон! И я мечтала, что Шимъон, может быть, когда-нибудь полюбит меня - нет, даже не полюбит, а просто будет рядом со мной, будет иногда хоть глядеть на меня, хоть говорить со мной. И даже этого мне не дождаться, а, Шимъон?
– А Иегуда любит тебя.
– Шимъон, ты что, всю жизнь будешь жить одним лишь Иегудой? Есть ли для тебя еще кто-нибудь на свете, кроме него, Ионатана и Эльазара, да еще Иоханана? Что у тебя за чувство вины перед ними? Иегуда обнял меня, и я его пожалела. Но я ему не принадлежу. Никому я не принадлежу, Шимъон бен Мататьягу, я могу принадлежать только одному.
– Ты пожалела его?
– прошептал я.
– Ты пожалела Иегуду?
– Шимъон, да, я пожалела его, пойми!
– Нет, - сказал я, - нет...