Мои пятнадцать редакторов (часть 2-я)
Шрифт:
У Яковлева сборник повестей и рассказов назывался "Всё, что останется", у меня — "Карманный Патрикеев". Читаемость заголовков не укрылась от Тоболяка, искушённого в газетном деле.
— С этой перестройкой у нас скоро вообще литературы не будет, — съязвил Тоболяк. — Всё, что останется — это карманный Патрикеев. Остальное за ненадобностью просто выбросят!
Прозаическую кассету выпускали примерно полгода. Я раза три приезжал в издательство — брал домой вёрстку, вычитывал, обратно привозил… Хлопоты были приятными: что не говори, а первая книжка
В один из приездов я встретил в издательстве поэта М. Финнова. Мы были знакомы с ним ещё по Литинституту, — с тех времён, когда Финнов учился на Высших литературных курсах. Мы с Генкой Давыдовым пару раз поднимались к нему на седьмой этаж. Выпивать с членом СП было скучновато. Стихов за столом Финнов не читал, своими размышлениями о Чехове не делился. Гораздо приятней было общаться с его приятелем по ВЛК — В. Пановым. Но и тот был не особенно разговорчив, даром что из Барнаула.
— Мне говорили, издательство твою книжку выпускает? — спросил Финнов при встрече.
— А что делать? Народу читать что-то надо, — пошутил я.
— Ну, ты и нахал! — рассмеялся Финнов. — Помню, когда я свой первый сборник стихов выпускал, так в издательство чуть не на цыпочках заходил.
— Пробовал я на цыпочках. Не получается. Таланта, наверное, не хватает, — ответил я.
Кассета "Молодые прозаики Сахалина" вышла в конце сентября. Раздав с десяток автографов, я отправил книжку в Литинститут — вместе с заявлением о восстановлении в числе студентов — заочников. В деканате подумали — и восстановили в семинар критика Б. Анашенкова. Я был счастлив и горд, — у меня появился шанс получить диплом ещё до выхода на пенсию.
5.
В ноябре 89-го я снова подался в рыбаки. Понятно, не от хорошей жизни. Страна сползала в "катастройку", по выражению Н. Зиновьева. "Демократия" и "плюрализм" дружно вошли в словарь партработников и журналистов. Облепленная продуктовыми талонами, страна бранила кооператоров и недоумевала над конвергенцией. С телеэкрана кликушествовала Новодворская, предрекая скорый конец "этим коммунякам". По-питерски интеллигентно сдавал колыбель революции иностранному капиталу мэр-демократ Собчак.
Стало вдруг модным выходить из КПСС. Подал пример Ельцин, а дальше пошло и поехало. В редакции газеты "Знамя труда" новомодное течение поддержала Кравченко — та самая, которая ещё совсем недавно требовала от Комаричева партийной оценки газетных материалов. Положила билет на стол и тут же от него открестилась. Партийная принципиальность ушла, прихватив с собой обязанность платить членские взносы.
В зимнюю путину я пошёл со знакомой мне третьей бригадой. Жени Буркова уже не было — подался тралмастером в Атлантику ловить ставриду. Бригадиром стал Каманин. Пришёл новичок — Сашка Бендус, капитан самоходной баржи. Летом он перевозил грузы для буровиков на площадь Набиль, а зимой решил подработать на прибрежном лове.
Словом, все
Бригадир был не вредный, а так, подковыристый, даром что из Нижегородской области. Там, я думаю, все такие: любят иногда пошутить.
— Всё, ребята! В стране — демократия, — заявил бригадир через пару недель после начала путины. — Хватит нам питаться тем, что кондей предлагает. Сами будем меню составлять!
Шутка парням понравилась. Сели — и начали думать: чего бы завтра покушать? Вовка Дёмин заказал блинов с компотом. Бендус наточил зуб на котлеты из наваги и картофельное пюре. Скромный парень Петров пожелал вареников с капустой, штук по тридцать на брата. Бригадир записал манную кашу с маслом и свиные отбивные. Большинством голосов бригада выбрала на обед украинский борщ.
— Ну-с, до завтра, — сказал бригадир, и подался на боковую. А я сел чистить картошку и крутить фарш на котлеты. Демократия… мать её так!
На следующий день бригада дружно лезла в кастрюли и сковородки. Ассортимент предлагаемых блюд сверяли с меню. Так, котлеты, вареники, блины, отбивные… борщ. Всё соответствует! И крыть нечем.
— Хочу на завтра гороховый суп со свиными ножками, — заявил вечером бригадир, слегка разомлевший от демократии в кулинарии.
— По десятку оладушек с кисельком, — подхватил Дёмин.
— А мне что-нибудь из говядины, — добавил Петров. — Например… например… Антрекот!
И назавтра бригада опять полезла по кастрюлям.
Продолжалось это с неделю, не больше. Потом выдумывать меню бригаде стало лень, и всё вернулось на круги своя: что кондей сварил, то и лопай. Правда, Бендус пытался мне заказать пирожки с капустой, а Каманин — намекать на рыбные пельмени, но я их и без меню лепил — штук по триста за раз. И о пирожках не забывал — раз в неделю лепил.
В общем, пожила бригада при демократии — и успокоилась.
Каманин в конце нулевых уехал в Нижегородскую область. Бендуса застрелили ещё в начале девяностых. По пьяному делу. А рыбстан и сам сгорел. По неосторожности. Печь на солярке работала, глаз да глаз за ней нужен. Н уследили за печкой, вот рыбстан и проморгали.
В феврале зачастили метели. Бригада садилась на "Бураны" и отправлялась в Ноглики, оставляя на рыбстане дежурных. Чаще всего оставались мы с Дёминым. Вовка на ночь уезжал к себе в Катангли, а я оставался один. Сидел, что-то писал, о чём-то думал…
Как-то вечером на огонёк завернул ко мне сторож нефтебазы — даргинец Казбек Караев. Круглый год он жил в вагончике на территории портпункта, даже летом никуда не выезжал. Кавказ только по телевизору видел.
— День рождения у меня. Пятьдесят! — сказал Казбек, и выставил на стол пол-литра коньячных градусов. Обилие закуски даргинца не смутило: пожевал что-то жареное, поговорил про Махачкалу — и пошёл к двери, пошатываясь под днём рождения.
— Дойдёшь? — спросил я.
— Дойду, — отвечал даргинец. — У меня собака есть!