Мои пятнадцать редакторов (часть 2-я)
Шрифт:
— Идём дальше, — не унимается предприниматель. И вытаскивает из кармана ещё одну бумажку, уже посолидней. — Вот план нашего цеха. Видите? Здесь разделочные столы, там мойка, вот засолка, дальше тарный склад… А вот это, прошу обратить внимание, специальное место, где собираются отходы для их последующей утилизации.
— А где икра? — удивляюсь я.
— А икры, извините, нет! — радостно отвечает предприниматель. — Нет у нас в цехе икорного производства. Икра в отходы идёт. Вместе с печенью и молоками.
Я ушам не верю:
— По-вашему,
— Нет, не бред, — гнёт своё предприниматель. И вытаскивает из кармана уже не одну, а целую пачку бумажек. И начинает их мне на стол отслюнивать по одной. — Вот рабочий цеха Петров заявляет в природоохранную прокуратуру, что икру не солил и солить не собирается. Вот рабочий Иванов пишет то же самое… Вот рабочий Сидоров…
До сих пор не пойму, на что рассчитывал этот предприниматель, обратившись в газету? Зачем бумажки на стол отслюнивал?
А материал о доходах, получаемых из отходов, получился смешным. И на редакционной планёрке его отметили как лучший.
5.
Одному вести рубрику, да ещё сатирическую, трудно: рано или поздно начинаешь скатываться в повторы. С моим переездом в Южный Лашкаеву стало гораздо легче кормить морское членистоногое смешными заметками. Газетный "Краб" заработал обеими клешнями. А третьим мы пригласили помощника ответственного секретаря В. Плотникова.
— Есть идея: придумать для "Краба" общий литературный псевдоним, — предложил я после первой. — Например, братья Топорковы. Что скажете?
— Готов быть старшим братом, — сказал Лашкаев.
— А мне и младшего хватит, — добавил Плотников.
— Беру то, что осталось, — заключил я. — Буду Топорковым-средним.
Мы выпили за здоровье новорожденных и разошлись по домам. А примерно через неделю братья Топорковы уже появились на газетной странице в "Крабе".
Старший Топорков писал в стиле Лашкаева маленькие смешные заметки из областной жизни. Младший развлекал читателя шутливыми стихотворениями в духе поэта Плотникова. А средний брат размахнулся на цикл юморесок "Всё — первое". Из "Краба" в "Краб" публиковались мини-рассказы из этого цикла: "Моё первое предпринимательство", "Моя первая приватизация", "Моя первая маёвка…"
После сатирических рассказов, повестей, романа писать за Топоркова было легко. Мой литературный братец постоянно иронизировал, иногда в его рассказах проскальзывал и сарказм. Сюжеты строились на гротеске. Необходимый материал предоставляла сама жизнь. В ней было вдоволь всего: безудержного вранья, фантастического домысла, невероятного нахальства…
Помню, как обиделся заведующий сельхозотделом Ф. Шамазов, прочитав в газете "Моё первое фермерство". На то была своя причина. Фердалис активно поддерживал в газете голландцев, приехавших на Сахалин внедрять технологию выращивания картофеля. Размышления Топоркова о голландском ноу-хау — специальных завязках для мешков, без которых на Сахалине картошку не вырастить, привели Шамазова в состояние, близкое
— Что это за топорковщину вы в газете развели? — бушевал Шамазов в кабинете у Лашкаева. — Причём здесь завязки для мешков? Какие могут быть шутки с иностранными партнёрами?
Гораздо сдержанней вела себя после публикации юморески "Моя первая приватизация" корреспондент Т. Вышковская. Здесь тоже не обошлось без маленького скелета в шкафу: параллельно с журналистикой Татьяна пробовала себя в гостиничном бизнесе. На приватизацию бывшей госсобственности Топорков смотрел явно не глазами бизнес-вумэн. Впрочем, до битья посуды в кабинете Лашкаева дело не дошло: не интеллигентно.
"Топорковщина" продолжалась примерно полгода. Журналистскую мистификацию можно было бы продолжать и дальше, благо тем было много, и каждая — актуальней не придумаешь. Однако в конце 93-го братья Топорковы из газеты исчезли. Их просто не стали печатать. Зарубили идею на корню. Полагаю, не без участия С. Рязанцева, который всегда относился к иронии как к чему-то недопустимому в газете. А может, дело в чём-то другом, не знаю.
Свою последнюю, двенадцатую по счету, публикацию из цикла "Всё — первое" я назвал, исходя из ситуации: "Мой первый последний Новый год".
Год 94-й и в самом деле стал для меня последним годом пребывания на Сахалине. Об этом можно рассказать подробно, а можно и опустить. Не я первый приехал на остров, не я последний его и покинул. До меня в областной газете успели поработать десятки журналистов; уже при мне или вскоре после меня уехали на материк А. Бутяков, М. Войнилович, Ф. Шамазов…
Через десять лет я встретился с Сорочаном в Москве на одном творческом семинаре. За те годы, что мы не виделись, он мало изменился, по крайней мере, внешне. Думаю, что и по характеру — тоже.
Сорочан — сильный редактор. Он сумел удержать газету в трудные девяностые и не потерять при этом своё лицо. Чего это стоило, я понял много позже, когда и сам стал редактировать региональное издание. Жаль, что в столичной суете на хороший разговор не хватило времени.
Тогда же, в Москве, Сорочан попросил меня написать строчек триста в юбилейный номер "Советского Сахалина": 1 мая 05 года газете исполнялось 80 лет. Триста строчек я написал, а юбилейный номер мне прислали по почте.
Совершенно не представляю, что написать к 100-летию газеты. Впрочем, время подумать над этим ещё есть. А к 90-летию "Советского Сахалина", пожалуй, хватит и этой главы. Она несколько великовата, но это ничего: если надо, ответственный секретарь её сократит. А возможно, и отредактирует.
Хотя, я думаю, в этом нет никакого смысла.
Можно сократить повесть. Можно отредактировать роман. Даже Историю можно переписать, было бы желание.
Вот только то, что ты прожил, продумал, прочувствовал — не перепишешь и не сократишь. И судьбу — не отредактируешь, даже если и захочешь…
(Конец 2-й части)