Мои семейные обстоятельства
Шрифт:
Фьюрин в моих глазах постепенно обретает черты. Предки! У нас даже общие знакомые есть, не только интересы. Это уже не просто мужчина на дорогом авто, «лощеный хмырь», непрошеный жених, проблемный и сумасшедший оберег. До этого момента я едва ли помнила его лицо и мало что знала о нем, кроме смутных воспоминаний из прошлого и совершенно идиотского диалога в поезде. Сейчас в свете закатного солнца он выглядит по-другому: более открытое выражение лица, его черты менее острые, чем мне запомнились, совершенно другой взгляд — любопытствующий, заинтересованный, оценивающий.
— Так, сразу мне скажи, —
— И слезы.
— Ага, сходится, — загибает он пальцы. — Тогда «плоть отдана тебе»…
— Все-таки пришлось залезть тебе в штаны, — с трудом сдерживаю я улыбку.
— Предки, мне хочется покраснеть, как это было в мои пятнадцать, — прячет взгляд Фьюрин и фыркает: — А что, мальчишки тоже волнуются! Первый поцелуй и все такое… Мы с Даллой больше смеялись, чем обжимались…
— Твоя жена? — я слышу в его голосе грустные ноты — то, как он упоминает женское имя.
— Да, сорочья болезнь, — морщится Фьюрин. — Несмотря на все настои, она продержалась всего семнадцать дней.
— Я сожалею.
— Боль все еще со мной, — он прикладывает ладонь к груди. — Хотя она больше не имеет надо мной власти. Я решил снова жить… Но к утопленнику грусть и печаль! Как только я выбрал быть живым, твой дядя едва не удушил меня: обратно делегацию отправили в вашем пыльном чудовище, которое имеет странное название «вагона высшего уровня комфортабельности для особых гостей».
— Да, есть такой, — я глупо хихикаю, потому что помню этот ужасный вагон — душный и бархатный.
— Ты уже не выглядишь как при смерти, — внезапно Фьюрин подается вперед, рассматривая меня. От пристального внимания мне даже неуютно, я поправляю складки тяжелого роскошного, но душного и узкого платья. В комнате слишком жарко для такого наряда.
— Мне помнится, ты не хотела со мной связываться.
— И сейчас не хочу,— я честно отвечаю ему.
— Тогда тебе нельзя было подписывать тот договор, — хмурится Фьюрин. — Хватило и того, то ты сама нас связала по древнему обряду. Повернуть такое было бы сложно, но возможно. А сейчас…
— У меня не было выбора, — продолжение беседы мне не нравится. Я отворачиваюсь к окну. Солнце уже скрылось за горизонтом, но его последние лучи подсвечивают тяжелые тучи, которые заволокли небо. Вот почему мне настолько душно, что кружится голова.
— Ясно, — медленно проговаривает Фьюрин, и мне совсем не хочется знать, что именно он слышал и видел, что успел проанализировать и узнать. Мне интереснее темные небеса, но все равно я вздрагиваю, когда он упоминает Амира. — А твой брат весьма деятельный молодой мужчина. Хотя мне не импонирует эта резкость. Согласен, иногда, чтобы построить что-то новое, нужно сравнять с землей старое. Но такие игры с будущим множества людей, что проживают на этих землях, еще никого не доводили до добра. Когда мы с ним сегодня встретились, я думал, что первым делом Амир Виктор Флейм потребует разорвать договор о браке…
— Он не потребовал, — шепчу я, изо всех сил сосредотачиваясь на красном пятне у самого горизонта — последние закатные лучи.
— Да, ты права, — Фьюрин кивает. — Его первый вопрос был о таможенных пошлинах. Кажется, тебя это не удивляет.
— Мы успели переговорить с Амиром, — с запинкой я произношу имя брата. — Он добился, чего хотел. Сегодня он стал истинных хозяином этих земель: сменил окружение, отправил меня замуж, получил отличную финансовую поддержку в твоем лице, отстранил Левиса от дел, дискредитировал нашего дядю. Разве это не на благо рода и земель? Тем более даже если он и спросил бы, наш брак не аннулировать, — напоминаю я.
— Но ты бы знала, что он хотел для тебя другого, — Фьюрин говорит мне то, на что я имела неосторожность надеяться еще час назад. Я дробно киваю головой:
— Да, так и есть. И нам действительно не развестись, — говорю я своему мужу и прижимаюсь лбом к стеклу. Может, хотя бы оно немного охладит кипящее содержимое головы. О, Предки, пора признаться хотя бы самой себе, что у меня есть муж!
— Могу только извиниться, — пожимает плечами Фьюрин. — Но живым, раз уж так вышло, я себе больше нравлюсь. Так что я всего лишь задолжал тебе что-то размером в мою собственную жизнь.
— Я напишу список и составлю договор, — неожиданно для себя я смеюсь, хотя воздуха откровенно не хватает. Моя судьба перечеркнута, за меня расписана жизнь, а мне смешно. Впрочем, в этом есть заслуга Фьюрина: он умеет растормошить.
— Если ты этого хочешь, напиши такой договор, а я поставлю печати, — он подходит ко мне почти вплотную, говорит очень серьезно и так же серьезно смотрит. Я непонимающе шевелю губами: неужели моя дурацкая шутка обретает жизнь? Из-за духоты, а может, и невообразимости происходящего пространство наваливается на меня так, что голова идет кругом.
Фьюрин неожиданно подается вперед. Я вижу его лицо совсем близко — вплоть до едва заметных веснушек на щеках. Его зрачки расширены, а узкие губы чуть приоткрыты. На мгновение мне кажется, что он сейчас меня поцелует. И страшно представить эту ситуацию. У меня нет сил, чтобы оттолкнуть его.
Я даже не успеваю зажмуриться, но в этот момент Фьюрин резко тянется вправо и распахивает окно рядом со мной. В тишину комнаты врывается шелест листьев и далекие отзвуки грома. Тяжелые тучи окончательно затягивают едва тлеющий горизонт и приносят к Фениксу грозу. Пока я давлюсь, вдыхая свежий, даже холодный после душной дневной жары воздух, Фьюрин набрасывает мне на плечи свою куртку и, посвистывая, удаляется.
— Стой, — говорю я белобрысому затылку. — Мне ехать с тобой?
— Это ты уже сама реши. Ты — моя жена, а не дочь, — ненатурально возмущается Фьюрин, но тут же задумчиво трет подбородок: — Хотя дочь меня тоже не особо слушает…
— Значит?.. — я почти не верю в то, что он сейчас просто возьмет и уедет. Но, кажется, так оно и будет.
— Это значит, что я действительно знаю слово «извини». Перемирие, радетельная Лайм, жена моя?
— Перемирие, оберег Эрих, муж мой, — я благодарно киваю ему. Мой выдох облечения перекрывается первым, пока еще тихим громом.