Шрифт:
Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)
В оформлении использована фотография:
Пролог
Когда с тобой происходит необъяснимое, сознание не воспринимает это как мистическое переживание. Психика ставит свои кордоны: вот если бы это было обставлено фейерверками, громом и молнией, какими-нибудь утробными «Муа-ха-ха…» из-под небес, ну или, на худой конец, из-под кровати… Это уже потом, оглядываясь назад, ты понимаешь, что произошло.
Например, после продолжительного недосыпа и на фоне незаметного истощения организма (незаметного – потому что на него плюешь),
Как-то раз из этих сгущений появились гномики. Реальные гномики из сказок, с такими же бородами кисточкой и красными шапочками. Они бегали по батарее и показывали на меня пальцами. Но когда я пыталась сфокусировать на них взгляд, они растворялись в воздухе. Я знала, что могу их видеть только периферическим зрением, но прямо на них не посмотришь – исчезнут.
Однажды я лежала на спине, полностью изможденная, как кролик под цилиндром окружающей тьмы (только фонарь слабо светил в окно). И вот тьма, вращаясь как глина под руками гончара, начала обретать симметричную форму. Хорошо узнаваемую форму… Ноги я не рассмотрела, но широкий торс, огромные плечи и по-настоящему демоническая голова с рогами… Конечно, я отдавала себе отчет, что это архетип, оттиск укоренившегося с раннего детства представления о чертях в моем воспаленном мозгу, хоть я и была уверена, что если черти существуют, у них нет рогов, как и у ангелов нет крыльев. Но знание оставалось знанием, и реальность – скрученная, искаженная – не подчинялась ему.
Когда он вышел из тьмы, как через дверь из этой черной бочки, я сразу же увидела два мира, перпендикулярных друг другу. Один мир был за ним, а в другом, горизонтальном и плоском, находилась я. Ниже торса демона была просто тьма, а выше – аспидно-угольное тело и круглая голова без глаз, рта и ушей. И тут он заговорил глухим, без эха голосом.
– Пойдем с нами, ты наша.
В интонациях его не было угрозы, он просто констатировал факт. Но голос, как толстый якорный канат, обвивался вокруг моей шеи и тянул к его обладателю.
Я в ужасе затрепыхалась, попыталась его мысленно перекрестить. И тут я ощутила, что во мне есть сила – неразвитая, она ныла как больной зуб, и все же, даже грамма этой силы хватило. Но демон не просто исчез, как галлюцинация. Он распался на черные ленточки, и через эти ленточки растворился. А я наконец смогла расправить сжатую, словно тисками, грудную клетку, судорожно выдохнуть и пошевелиться. Я снова обрела тело, хотя чувствовала себя так, будто меня избили камнями.
Глава 1
Имя легкое, как дыхание ветра. Как комната без стен. Имя легкое, а какой человек? Легкий или сложный, легкий или тяжелый? Разбегается или устал, замедляет шаг? Чем окрашено его лицо, удивлением или заботой? Сколько в нем оттенков грусти, обертонов радости? Летает ли он во сне? Говорят, со временем человек обретает черты своего имени, потому что слышит определенное созвучие и ассоциирует его с собой. Знает ли удача это имя, перебирает ли звуки, пробуя его на вкус? Кровь каких эпох струится в нем? Сколько в нем капель воды, сколько языков пламени?
Мне кажется, это воздух. Если время суток, то час Кота летом, час Дракона зимой – где-нибудь между ночью и днем. Если месяц, то март или июнь. Если нота, то си бемоль. Если краска, то синяя. Мысли – лес, полный маленьких быстрых птиц. Мимолетность и фантазия. Гибкое воображение, переменчивый характер. Настроение: игра теней и света. Если оружие, то в европейской традиции – лук, в восточной – обоюдоострый меч-цзянь, созданный Желтым Императором (определенно, не дао: больше маневренности, пластики, а значит, опасности).
Странное
У Шмеля была дурацкая привычка внезапно пропадать – они сразу договорились: никаких обязательств, дружба по-европейски, но Ленка не могла заставить себя жить в привычном режиме, когда он выпадал из контекста, замолкал на два, три, несколько дней. Офф, я офф – и гудбай. В дни, когда они не встречались, списывались через гугл-диск: один открывал доступ другому, и можно было зависать там, как в чате, перемежая разноцветную переписку рукопожатиями, кофейными чашечками, камасутрой эмодзи. Вацап привязан к компу, палево, так что следовало блюсти эпистолярный этикет. Заботливый сын, Шмель для своих лет выглядел сурово и говорил «толстым голосом», как сказала бы Ленкина мама. Классика жанра: серый волк и Красная Шапочка. А ты знаешь, как будет «серый волк» по-китайски? Да-да, очень смешно, хотя по правде, бородатый прикол. «Ты чего весь женский род позоришь?» – лился из трубки его левитановский басок на весь Сербский дворик, где Ленка с Асей в обеденный перерыв раскладывали пасьянс из конспектов на скатерти, – «Не знаешь, как пеленгаса готовить?» – базар за пеленгаса начался в вацапе, но Шмель не хотел ждать, пока Ленка допьет три обязательных чашки кофе, выпустит при Асе новорожденный выводок своих тараканов, доделает универскую барщину и отчалит. Шмель вообще никогда не ждал – человек такого склада, что если трамвай «вотпрямщас» не придет, отправится пешком по рельсам – и не факт, что в ту сторону, куда собирался. А Ленка ждала: по-детски, по-бабьи, и ненавидела себя за это.
Утро, двойной черный, выходи в чат? «Мне лениво, я танцую». Что, в буквальном смысле танцуешь? Представить танцующего Шмеля у нее не хватало воображения: все его движения, казалось, преследовали практическую цель. «Музыка первого, ну и уборку затеял от балды». Дэнс, дэнс, дэнс, привет Мураками – пока звучит музыка, продолжай танцевать. До постели они со Шмелем до сих пор не дотанцевались – это слегка будоражило и придавало бы ситуации налет романтического флера, вот только Шмель на принца грез не походил от слова совсем: вид его для тех, кто не в теме, был пугающий и дикий. Ленка никогда бы не подошла сама к кому-то вроде него. И когда худой мрачный парень в зипуне с обтрепанными рукавами и надвинутой до бровей шапке попросил, извиняясь, у нее огня на остановке, она чуть по-овечьи не шарахнулась в сторону. «Уголек», – подумала она, оправившись от первого испуга и ловя боковым взглядом трех перетаптывающихся дам: не будет же он нападать при свидетелях, право слово. Шмель и правда был черный, как уголь – темный волос, сверкающие глаза из-под черных бровей, только кожа белая. Цыган, подумала Ленка. Позже стало ясно, что Шмель не из тех, кто благоухает дорогим парфюмом или хотя бы кондиционером: он плевать хотел на все дресс-коды и не менял один и тот же полосатый свитер неделями. Пахло от него дымом и лесом, и от этого запаха у Ленки холодело в груди – звонко и нежно.
В музыке он был всеяден, но хранил верность мастодонтам – Зоопарку, Пикнику. Он как будто жил не первую, а двадцать шестую жизнь, на каждый из своих двадцати шести годов по жизни: повидавший разное и не ждущий от мироздания ни плюшек, ни подножек. Фильмы с ним было смотреть невозможно: любую концовку он угадывал на первых минутах, и Ленка досадливо вздыхала, когда его в очередной раз не удавалось удивить. Доброта его пряталась под внешней сдержанностью, даже суровостью, утонченность и вкус – под недостатком гуманитарного образования. Он, как Шерлок Холмс, мог прекрасно разбираться в глубоких вещах и не знать тех, что на поверхности. Он давал Ленке почувствовать себя экспертом, когда она растолковывала ему какую-нибудь ерунду вроде слова "пубертат" и, казалось, нарочно несколько раз произносил "пуберат", вызывая у нее неконтролируемые приступы хохота: ну как же, как ты не можешь запомнить?! В то же время, она знала точно, что в других, куда более важных жизненных вещах, он даст ей сто очков вперед.