Мои странные мысли
Шрифт:
Мевлют предполагал, что жить в Чукурджуме будет нетрудно. Теперь попасть с площади Таксим в Меджидиекёй было очень просто – на новом метро. К тому же по вечерам можно было торговать бузой на улочках Джихангира. Люди, которые жили там в старинных домах, все еще зазывали к себе разносчика, когда он проходил мимо.
Было совсем темно, когда Мевлют узнал машину Сулеймана, въезжавшую на парковку. Молча супруги смотрели, как Сулейман и Мелахат с обоими сыновьями, что-то обсуждая, вышли из машины со свертками в руках.
– Мевлюта с Самихой нет дома, – сказал Сулейман, посмотрев на темные окна второго этажа, когда они входили в дом.
– Они скоро вернутся, не переживай, – сказала Мелахат.
Сулейман пригласил всю семью к себе наверх, на праздничный ужин. Самихе сначала не хотелось идти, но Мевлют
Мевлют жил в Стамбуле уже сорок три года. Первые тридцать пять лет ему казалось, что с каждым годом он все сильнее привязывается к городу. А позднее, с годами, он начал чувствовать, что Стамбул становится ему чужим. Неужели это происходило из-за миллионов людей, которые бесконечным людским потоком стекались в Стамбул, строили там свои дома и торговые центры? Теперь Мевлют видел, что в городе снесены не только жилища, которые были построены к 1969 году, когда он приезжал в Стамбул, не только лачуги гедже-конду в бедных районах, но и красивые здания вокруг Таксима и в Шишли, которые простояли по сорок лет. Казалось, что люди, которые жили в тех старых домах, ушли из времени, которое было отведено им в городе. Когда те люди исчезли вместе со своими домами, новые люди на их местах построили новые дома – выше, мрачнее, уродливее, в этих домах было больше бетона, чем когда-либо прежде, – и стали жить в них. Всякий раз, когда Мевлют смотрел на эти тридцати– и сорокаэтажные здания, он понимал, что у него нет ничего общего с этими новыми людьми.
В то же время Мевлюту нравилось смотреть на эти высокие здания, которые выросли, словно грибы, повсюду в Стамбуле. Когда он видел очередную башню в первый раз, он испытывал неподдельный интерес и восхищение. Интересно, как выглядит мир с крыши такого дома? В этом, кстати, заключалась вторая причина, по которой Мевлюту не терпелось как можно скорее побывать у Сулеймана в гостях, – за ужином он сможет еще раз насладиться потрясающим видом, открывавшимся из их окон.
Из-за того что Самиха тянула время как могла, они оказались на верхнем этаже позже всех. С места, доставшегося Мевлюту за столом, открывался вид не на Босфор, а на застекленный зеркальный буфет. Дети уже поели и ушли. Помимо Коркута с Ведихой и Мевлюта с Самихой, за столом молча, не произнося ни слова, сидел Абдуррахман-эфенди. Тетя Сафийе не пришла, сославшись на болезнь дяди Хасана. Коркут и Сулейман водили отца по многочисленным врачам, пытаясь понять, что за недуг его одолел, а врачи без конца гоняли старика сдавать все новые и новые анализы. Так что вскоре доктора дяде Хасану порядком опротивели; ему больше не хотелось не только ехать на осмотр к очередному врачу, но и вообще вставать с постели или выходить из своей комнаты. Он всем сердцем ненавидел двенадцатиэтажный дом, в котором жил; он никогда не хотел, чтобы этот дом построили; единственное место, куда он рвался пойти, когда оказывался за порогом, была не больница, а его бакалейная лавка, о которой он непрестанно думал и беспокоился. Мевлют уже прикинул, что на пустом участке земли за лавкой можно построить восьмиэтажный жилой дом, с пятью квартирами на каждом этаже. (Этот участок дядя Хасан самолично захватил сорок пять лет назад.)
Они смотрели телевизионные новости (премьер-министр совершил праздничный намаз в Стамбуле, в мечети Сулеймание) и молча ели. Дядя Хасан, должно быть, был у себя, но на обеденном столе по-прежнему не было алкоголя. Так что Коркут с Сулейманом время от времени ходили подлить себе ракы на кухню.
Мевлют тоже попросил ракы. Он не был из тех людей, кто с возрастом начинает и в мечеть чаще ходить, и пить больше. Пил он мало. Но сказанное Самихой дома незадолго до того, как они пришли сюда, задело его за живое, и он знал, что, если выпить, станет лучше.
Вслед за Мевлютом на кухню пришла всегда задумчивая Мелахат.
– Ракы в холодильнике, – сказала она.
Затем пришла немного смущенная Самиха.
– Я тоже хочу немного… – со смехом попросила она.
– Нет, этот стакан не надо, возьмите вон тот, а льда хотите? – спросила
На полке приоткрытого холодильника Мевлют увидел зеленую пластмассовую миску с ярко-красными кусками мяса.
– Сулейман, спасибо ему, сегодня двух баранов зарезал, – сообщила Мелахат. – Мы много роздали беднякам, но оно все не кончается. Уже и в холодильник не помещается. Дали по миске мяса и Ведихе, и родителям, но мясо все равно осталось. Еще один полный таз стоит на балконе; можно мы ненадолго поставим его к вам в холодильник?
Двух баранов Сулейман купил три недели назад, привязал их на парковке, недалеко от окон Мевлюта, первые дни ухаживал за ними и клал им сено, а потом совершенно о них позабыл. Иногда футбольный мяч попадал в одного из баранов, и безмозглые животные на привязи принимались испуганно бодаться и поднимать столбы пыли на потеху мальчишкам. Прежде чем несчастные животные закончили свои дни в пластмассовых тазах, разложенные по четырем холодильникам, Мевлют сходил на парковку, заглянул одному из баранов в глаза и тут же с грустью вспомнил о тех двадцати тысячах овец, которые были на затонувшем судне на дне Босфора.
– Конечно, вы можете положить мясо к нам в холодильник, – разрешила Самиха; от ракы она явно подобрела, однако Мевлют видел по ее лицу, что эта мысль ей совершенно не нравится.
– Свежее мясо ужасно воняет, – сказала Мелахат. – Сулейман собирался раздать его в офисе, но… может, у вас есть знакомые бедняки?
Мевлют серьезно задумался: на другой стороне Кюльтепе и на других холмах появились новые, странные люди, которые поселились в оставшихся гедже-конду. Они проживали в очень дальних районах Стамбула, в кварталах, расположившихся за вторым транспортным кольцом. Эти люди приходили в центр города, таща за собой огромные сумки на колесиках, и рылись в мусорных баках. Город так разросся, что в отдаленные кварталы не то что дойти было невозможно – до них было невозможно за день доехать на машине. Еще Мевлюта поражали дома в этих новых районах, похожие на мираж в пустыне, такие высокие, что их было видно даже с другого берега Босфора. Мевлюту нравилось издалека любоваться ими.
В тот вечер Мевлюту не удалось вдоволь насмотреться на прекрасный вид из столовой – ему пришлось слушать историю, которую рассказывал Сулейман. Два месяца назад квартиры, которые полагались старшим сестрам Мевлюта и его матери, были распроданы. Шестидесятилетние мужья Мевлютовых сестер, которые очень редко выезжали из своей деревни, прибыв в Стамбул, на пять дней остановились на первом этаже у тети Сафийе, которая доводилась теткой их женам и по линии матери, и по линии отца. Сулейман покатал дальних родственников на своем «форде» по городу, а теперь травил смешные истории о том, как те восхищались стамбульскими небоскребами, мостами, старинными мечетями и торговыми центрами. Самым смешным моментом этих историй было то, что пожилые дядюшки, старавшиеся, как и все, уклониться от уплаты налогов, взяли деньги за свои квартиры в долларах, но, вместо того чтобы провести их через банк, всю дорогу таскали с собой большие сумки с деньгами. Сулейман даже встал из-за стола и изобразил двоих пожилых мужчин, которые, сгорбившись, тащили тяжелые сумки с наличностью, когда садились на автобус до родной деревни. Он сказал: «Ох, Мевлют, в общем, что бы мы делали без тебя!» – все повернулись, посмотрели на Мевлюта и засмеялись, а Мевлют от этого внимания сразу скис.
В улыбках собравшихся было что-то такое, что показывало – они считают его таким же наивным простаком, как и тех двоих пожилых дядюшек. Родственники смеялись над ним не потому, что продолжали считать его деревенщиной, а потому, что он был слишком честным и не воспользовался удобным моментом, не подделал бумаги, чтобы самому завладеть всеми квартирами. Правда, мужья его сестер были очень внимательны (они даже привезли с собой свидетельство о государственной регистрации на крошечный участок в деревне, перешедший от отца) и никому бы не позволили легко себя обмануть, но сейчас Мевлют удрученно думал о том, что если бы три года назад подменил бумагу, выданную мухтаром, как предлагал ему дядя Хасан, и стал бы владельцем более крупной доли, то теперь, когда ему перевалило за пятьдесят, он мог бы больше не работать.