Мои Турки
Шрифт:
(Сейчас эта зингеровская заветная машина у нас в Орске, мне ее подарили, когда я выходила замуж. Машина служит уже сто лет и «приказывает» работать ежедневно: чем больше шьешь, тем лучше шьет; пропустишь какое-то время — строчки хуже).
Наташа после пожара, похорон дочки и строительства дома осунулась, похудела.
— Не печалься так, — говорил ей муж, — живут же семьи и без детей. Это уж кому какое счастье.
И Наташа разрыдалась. Впервые после пожара. Да так, что не могла вымолвить ни слова. Так и не узнал Петр на этот раз о том, что у них через несколько месяцев снова родится ребенок.
Шел 1905 год. Вести
И никому непонятно, зачем себе такой сад насадил, во весь пустырь в пол-улицы. А плоды из сада либо отсылает в больницу, либо раздает соседям близлежащих домов.
С утра принимал больных у себя дома, а с обеда допоздна посещал больных на дому. Недаром целое столетие спустя о нем с благодарностью вспоминают жители села и посвящают ему стихи:
Словно книгу читаю хорошую,
За страницей страницу листая,
Погружаюсь в историю, в прошлое,
В мир, где доктор жил Ченыкаев.
Там и люди, и судьбы разные… —
Но куда же вы, доктор, куда?
На заборе тряпица красная,
Значит, в доме этом беда.
Бескорыстно спешил на помощь
В дом последнего бедняка,
Где не только каких-то сокровищ,
Где и хлеба порой — ни куска.
Сколько боли людской услышано,
Сколько горя и скорби вобрал!
Он лечил не всегда по книжному,
Добротою своей исцелял.
Сколько доброго и полезного
За день сделать он успевал,
И ночами веселые пьесы
Для турковских спектаклей писал.
Чтоб Турками могли погордиться,
Сделать доброе поспеши.
Пусть же в каждом живет частица
Ченыкаевской
Т. Буткова
А вот Шапошников крестьянам был понятней. Молокосос еще был, а у купца сумел деньгами разжиться, правда, суммой небольшой. Приглянулся ему пустырь, куда мусор сваливали, да иногда кто пускал теленка попастись.
Задумал Шапошников на этом пустыре сад рассадить, а на скопленные деньги купить саженцев, а кое у кого и так взять: небольшие садики при огороде в Турках у всех есть, саженцами поделятся. Стал просить у властей тот замусоренный пустырь под сад. Посмеялись над ним, да и разрешили, коли соседние с пустырем крестьяне будут не против. Поставил Шапошников мужикам две четверти водки, да и попросил не вмешиваться в его затею. А мужикам что, пустыря в репьях да татарнике не жалко.
Женился Шапошников (кстати, на какой-то родственнице мамы Наташи, только очень дальней). И рассадили они огромный сад. В турковской черноземной почве любой прутик расти будет. И потянулся к солнцу молодой сад. Стал давать и плоды. Шапошников — не Ченыкаев: везет возами продавать фрукты в те места, где нет садов, и выручает большие деньги. Вот уже в саду поставил дом, да какой! Раза в три-четыре больше, чем у Ченыкаева. У дома затейливый балкон и веранда. Комнаты отделаны разным цветом: голубым, розовым, белым. Вот уже Шапошников построил себе магазин в центре села, а рядом с ним еще один, уже теперь кирпичный жилой дом.
А Ченыкаев в то время не только лечил больных, но действительно занимался революционной деятельностью. Нелегальную литературу ему поставлял сын из Москвы.
Доктор хотел, чтоб в селе меньше было больных, чтоб дети всех сословий, в том числе и бедноты, ходили в школу, не были темными, которых легче закабалить, заставить бесплатно гнуть спину на богача, чтоб народ понял, что пора сбросить проклятый царизм, взять власть в свои руки и задышать свободнее.
Он организовал политические кружки. На занятия кружков заходил и Петр Куделькин, приносил домой тоненькие брошюрки, читал их украдкой.
— Петя, оставь ты это. Вон сколько уже людей арестовали. А вдруг и тебя заберут?
— Забирать меня не за что. Но жить народу, как жил он веками в лаптях да при лучине, тоже нельзя. Бороться надо, чтоб люд на земле жил получше. Посуди сама: оболтус богатого сидит за партой годами и ничего не смыслит. Он же занимает место другого, пусть бедного, но умного, а, может быть, и талантливого ребенка, который с семи-восьми лет идет в подпаски. Это справедливо?
И Наташа умолкала. Она все понимала. Богатство у толстосумов — не их богатство: оно нажито за счет других людей. По совести оно и не принадлежит им, так как оно народное. Вот и отобрать бы все свое у богачей.
Но всегда неспокойно было на душе у Наташи — каждый вечер до тех пор, пока Петр не возвращался домой.
Днем не раз слышала Наташа о том, что горят по деревням помещичьи усадьбы, особенно самых жестоких помещиков. А в Турках громил народ купеческие лавки.
Однажды Петр принес вечером тюк сатина.
— Не надо, Петя, слышать об этом не хочу, посадить тебя могут, — умоляла Наташа.
И старая мать смотрела на тихого сына с удивлением и испугом.
— А вы не бойтесь, я его под колоду спрятал, никто и не найдет. Но то ли свекровь успела проболтаться соседям и сатин украли, то