Мои Турки

Заверткина Тамара Петровна

— Да ты что? Дурачок, что ли?

Но малыш упорно просил помочь ему одеться. Наплакавшись вволю, приходил успокоенный:

— Ну, вот я и наорался.

Но сбылись и слова селявиных женщин, слух и голос у Сережки были прекрасными, и песни он любил не меньше Кати.

Однажды взрослые выехали в поле. Дома бабушка Маша напекла пресных пышек, завязала их в узелок и послала Сережку отнести в поле своим к обеду. Долго шел мальчик полевыми дорогами. Кругом рожь стоит стеной, цветы, поют птички. Запел и Сережа:

Во субботу день ненастный, Нельзя

в поле работать. Нельзя в полюшке работать, Ни боронить, ни пахать.

Работающим в поле ветер хоть слабо, но доносил слова песни и знакомый голосок.

— Да ведь это наш Серенька! Вот постреленок! Неужели один идет?

Время шло, а мальчика все не было. И снова вдруг донеслись слова песни, но звук едва был слышен.

— Да уж не заблудился ли он? Скачите кто-нибудь на коне. Искать его надо по голосу, по песне.

Догнали малыша километров за семь от своего поля. От развилки дорог он шел совсем в другую сторону. А когда стали есть принесенные им пышки, все тут же начали плеваться: бабушка Маша вместо соды положила в тесто хину.

Часто Наташа замечала, что ее свекровь после дойки коровы там же, в сарае, отливала молоко в горшок и прятала его в сено. Неужели молоко меняет на водку? Не утерпела, спросила.

— Чесалыциковым я ношу, Наташа. Умерла мать у горемычных. Один Григорий мается с малютками. Ленка нашей Катьке ровесница, а Грунюшка чуть постарше. Жалею девчушек.

Зашла как-то и Наташа к Чесалыциковым, да и ахнула: изба почти нетопленая, по углам иней, пол в избе земляной. Из-за печки выглянули две косматые головки с испуганными глазенками. У Наташи от жалости сжалось сердце.

Позже Катя с Леной Чесальщиковой стали неразлучными подругами. Григорий привел в дом девочкам мачеху.

Однажды Катюша играла с Ленкой у них в огороде. А над оградой из Шапошникова сада свесились спелые вишни. Но не достать ручонками малышкам эти ягоды. Ленка сбегала домой за кочергой. Только наклонила веточку, а кочергу из сада хвать из рук Лены. Вырвала из рук девочки подкравшаяся жена Шапошникова. Горько плакала девочка, молила отдать:

— Тетенька, изобьет теперь меня мачеха, отдайте. Мы никогда больше так не будем.

Так и пришлось Григорию самому идти за кочергой, просить прощения за крошку-дочь. {Вспомнила этот случай моя мама Катя, когда ей было без полутора месяцев девяносто лет).

Соседи Куделькиных стали постепенно забывать их настоящую фамилию. Домом верховодила Наташа по уличной фамилии еще на Крымовке — Осина. Никто не заметил, с какого времени семью Наташи и на Лачиновке стали называть Осиными:

— Я у Наташи Осиной узор сняла. Или:

— Пойду займу соли у Осиных. И так:

— Вон ребятишки Осины в овраг побежали.

И все привыкли, что они Осины, даже сами члены семьи и их дети. Спросят кого из детишек:

— Ты чей же будешь?

— Осин, — отвечает.

Старожилы моей улицы уже пятое поколение зовут Осиными. И я для многих до сих пор Томка Осина, даже моя дочь Люда для старушек тоже Осина:

— Говорят, Людка Осина приехала.

Доходило

до того, что старшего сына Куделькиных Николая призвали служить в армию под фамилией Осин. Записывали призывников данной улицы, вспомнили, что у Осиных сын призывного возраста, да так и записали, так и служил Осиным всю действительную. Остался в армии, закончил летное училище, стал офицером. А фамилию Осин носить продолжал.

Шли годы. Началась война с Гитлером. А кадровый офицер, подполковник получает письма от родных то на Осина, то на Кудельки-на. Время военное, неспокойное. Создали комиссию:

— Что же получается, Николай Петрович? Осин вы или Кудель-кин? Объясните комиссии чистосердечно.

Объяснил — не поверили.

И в грозные годы войны приехали из воинской части в Турки представители. Ходят по улице и спрашивают показать, где проживают Осины. Других — где проживают Куделькины. Но только все показывают на один и тот же дом. Поверили, наконец, подполковнику. Но с тех пор он стал носить одну фамилию, настоящую — Куделькин.

Но вернемся к прежним временам, когда Катька, Колька и Се-ренька были детьми.

Дело было под один из больших церковных праздников. Приехали к Осиным из Ильинки дальние родственники, чтоб пораньше утром пойти в церковь к заутрене. Изба у Осиных была тесновата. Спать с вечера положили всех приезжих на овчинные шубняки да тулупы на полу. Неуютно стало в доме, запахло старой овчиной.

Утро выдалось прохладным, и мать надела на Катю шерстяные самовязанные чулки. Аднем припекло весеннее солнышко, ноги вспотели, и шерсть стала покалывать нежную кожу ног девочки. Она уже подбегала к церкви, когда в голову пришла мысль: в чулках вши, коли ноги так чешутся. Села на церковную паперть, сняла чулки, вглядывается в них…

Из церкви валит народ, и многие прихожане спрашивают девочку, что же такое она делает.

— Вшей ищу, совсем заели. Понаехались ильинские черти да и по-напускали вшей.

Окружили ее люди, а иные шарахаются, как от чумной греховодницы, крестятся.

— Твоя артистка-то у церкви спектакль устроила, — рассказывают знакомые Наташе.

Но вот в Турках достроили новую двухэтажную кирпичную школу.

— Катерину в школу надо бы отдавать, — сказал отец.

— Ох, хорошо бы!

И повела мать Катю в школу. Чем ближе подходили к школе, тем больше робела Наташа, а директору призналась:

— Боюсь я. Сумеет ли усидеть за партой и учиться? Очень уж озорная.

— Не тревожьтесь. Озорные еще лучше учатся.

И Катя стала школьницей. Прилежной, внимательной, исполнительной. С первых дней ей было свойственно чувство долга.

Но, как и дома, Катя себя в обиду в школе не давала. Однажды внимательно слушала урок. А мальчик, сын директора, сидевший сзади, вдруг ударил ее по голове учебником. Не жаловаться же на него? Да учительница и сама все видела, но замечания ему не сделала. Это и возмутило девочку. Взяла она свой учебник, повернулась назад и «ответила» директорскому сынку тем же.